И вдруг приходит осознание – у меня нет больше дома.
Та квартира, в которой я жила, – она давно уже не моя, там живет мой муж, и туда почти каждый день катается из Осипенковского микрорайона моя свекровь – типа в гости. Они с Виктором подолгу сидят на кухне, о чем-то вполголоса беседуют, пьют чай, смеются – я давно уже там лишняя. Когда это началось? Ведь когда мы с Виктором поженились, все было… вполне традиционно. Такая эволюция за пять лет! С чего бы?
Но это дело сто двадцатое, его моральные терзания, если они и есть, меня не интересуют. Меня беспокоит то, что уже ночь, а я невесть где, и идти мне, по сути, некуда. Моя квартира, которую я так люблю, в старом доме, где во дворе качели, квартира, которая помнит бабушку Машу и меня, совсем мелкую пигалицу, – вдруг стала чужой, и идти мне туда невозможно. А еще у меня нет работы, люди, которые были моими коллегами, отвернулись от меня из-за навета мелкой дряни, несколько лет подряд притворявшейся моей подругой.
Мы с ней болтали ни о чем, ходили в перерыве в кафе, а она все это время спала и видела, как занять мое место. И нет никого, с кем я могла бы этим поделиться. Петьке разве что рассказать, но у него столько собственных проблем, что вешать на него еще и мои… нет, нельзя.
Слезы – вот они, хотя плакать неправильно и стыдно, но боже мой, до чего мне сейчас одиноко, страшно и горько. А еще этот чужой дом, и чужая одежда, и… и вообще все! Как могло так выйти, что за несколько дней моя жизнь превратилась в дикий трэш?
– Ну… ты… это… не реви.
Легко сказать – не реви, ведь ты не пережил собственное убийство, а я-то пережила, пусть и несостоявшееся, неважно, я неделю его ждала, решала какие-то организационные вопросы, а сама думала: ну, вот еще день и еще. И прощалась – с рекой, с городом, с могилой бабушки Маши, на дачу съездила даже, чтобы еще раз вдохнуть запах детства, живущий в нашем старом доме. Только к бабуле не рискнула поехать, она бы сразу поняла, что со мной неладно.
Легко не плакать, когда ты большой сильный мужик, убивающий всех подряд и плюющий на все условности, а я… Стоп. Ведь он меня еще не убил и вроде не собирается. Как же он теперь? Должно же быть нечто, что не позволяет ему поступать таким образом, и он, по идее, сейчас в беде. Из-за меня.
– У вас будут неприятности из-за меня?
Он смотрит ничего не выражающими глазами, потом вздыхает и достает из буфета еще одну тарелку.
– Давай поедим. Ты к супу почти не притронулась, я настаиваю, чтобы ты поела. Так что поем с тобой за компанию.
Он вылил оставшийся суп в свою тарелку и тяжело опустился на табурет.
– Хлеб будешь?
– Нет, спасибо.
Я не люблю портить вкус супа ничем, даже хлебом. Мы молча хлебаем суп, и по мере того, как пустеют тарелки,