– Ладимила… – Испугавшись вопросов о своем происхождении, княжна быстро продолжила: – Мое имя слишком длинное, поэтому я прошу называть меня коротко – Милой.
– Крайне приятно встретить в пути такой нежный цветок, милая Мила… – Старик всматривался в глаза собеседницы, как будто пытался залезть внутрь, прямо в голову, и прочитать все ее мысли. – Не могу знать, как часто вам приходится плавать на ладье, но смею предположить, что волны доставляют вам беспокойство. Во всяком случае, ваша бледность говорит мне об этом. Не хотите ли настойки травок от качки? Пока я не раздал ее нашим горемычным попутчикам – тем, что страдают в трюме.
– Что вы, сударь, это невероятно любезно с вашей стороны. Пожалуй, будь мне невыносимо тяжело, я бы без лишних раздумий приняла от вас помощь. А пока разрешите поблагодарить вас за доброту и готовность…
В этот момент девушка проследила за взглядом своего собеседника, и звук ее голоса оборвался. Довольному прищуру Казимира Твердиславича предстала великолепная картина: в широко открытых, цвета горечавки глазах Милы отражался величественный силуэт красивейшего из городов Пятимирия – Буян-града.
– Ты куда, красавица? Не ко мне ли? – Сиплый старческий голос почти сливался со скрипом ржавых петель, венчающих неохотно отворяющуюся дверь.
В посеревшем от времени дощатом проеме появилась горбунья в платке, таком же бесцветном, как и весь ее дом. Она протянула морщинистую руку, недвусмысленно давая понять, чего хочет.
Локоны цвета спелой пшеницы было дрогнули, но их обладательница, крылатая румяная девица, тотчас обернулась с натянутой улыбкой и бегающим взглядом.
– А я можно… завтра принесу? – Уголки ее пухлых губ поднялись еще выше, обнажая ровные зубы, – ее лицо выражало неуверенность.
– А сегодня я буду кукиш без масла кушать? – монотонно проговорила старуха.
Она произнесла это так буднично, будто сплюнула. Все постояльцы давно знали ее излюбленные фразы.
– Честно-честно, бабушка! У меня сегодня во дворце хор, а потом еще в «Брячине»!
Хозяйка отвернулась. Ее беззубые челюсти принялись ходить сами собой, натягивая сморщенную кожу вокруг рта. Наконец, будто что-то поймав, старуха прекратила чавкать и посмотрела на девушку.
– Алконост, – обратилась она серьезно к крылатой постоялице, – все поёшь?
Та лишь кивнула в ответ.
– Вот смотрю на тебя… и себя узнаю. Как в зерцале. Глазки синенькие, игривые такие. Кудри русые, с медным отливом, на солнышке-то! Щечки пухленькие, с ямочками, у меня такие же были, да, не смотри так. Это я сейчас старуха поблекшая, а в юности была… – Она провела руками вдоль тела, как в танце, и в ее зеницах сверкнул огонек. Горбунья слегка распрямилась, погружаясь в воспоминания. – Мужики знаешь, как на меня