– Ах ты мразь! Предал нас!
– Да! Как видишь, с злой ухмылкой, прохрипел, (озверевший), – Фёдор в (растерянные) глаза (то – же невысокого), – Палыча и (даже не думая о пощаде), – нанёс удар прямо в горло под подбородком, – своим острым, стальным, кинжалом.
Оглянувшись, не человеческими, глазами на пустой, (сквозь, прозрачное, стекло), – светлый, тоннель, – Фёдор, кивнул сам себе (типа, что тихо), – и снова перевёл свой жутковатый взгляд на «ошеломлённого и застывшего» с расширенными от боли глазами, Палыча, – захлёбывающегося, своей – же, кровью.
Точная зная, что «насмерть», – Фёдор (успокоился), оглянулся, снова, изменившимися, теперь, мутными, мрачными глазами, – на тоннель, – кивнул вниз опять каменным, серым, подбородком, – и заговорил снова приглушённым голосом.
– Мне квартиру, пообещали, – Палыч. Дочки у меня подросли, – Палыч.. Две дочки. Ещё и жена, некстати, – сильно приболела. А живём мы что бы ты знал вчетвером в маленькой, двенадцатиметровой, комнатке в многолюдной, коммуналке. Сил уже нет никаких, Палыч, – терпеть такое в наши времена, когда уже большинство живут в столице в отдельных квартирах.
Не обращая внимания на то как неловко, – опустившийся в своё кресло, обливающийся, кровью, Палыч, – теперь, неуклюже и боком падает на белокаменный пол, – замолчавший с непроницаемым лицом, Фёдор, – кивнул на мониторы где на экранах по причалу уверенным, быстрым, шагом приближался к башне знакомый ему парень, – и снова заговорил, глядя своими мутными, мрачными глазами, – на уже лежащего на белокаменном полу и без слетевших с переносицы очков, «светлоглазого», – Палыча.
– А у этого, чересчур, меткого стрелка, – так детей же у него нет, Палыч.. И если за его голову, понимающие меня люди дарят мне огромную квартиру, – то почему бы и нет, – Палыч.
Перестав откровенничать, – Фёдор, вытащил, мятый, несвежий, платок из правого кармана своих синих брюк, – и стал торопливо, вытирать им и кинжал, и свои руки от крови (жертвы), – в то – же время безжалостно, запихивая под стол своими ногами в чёрных, невысоких с чёрными шнурками, – ботинками, «ещё живого, толстого, Палыча».
С еле слышным стоном, – лежащий на белокаменному полу, окровавленный, Палыч, – из последних сил попытался дотянуться правой рукой до синего воротника, наклонившегося, Фёдора. – «Чьи, прежде, всегда, жизнерадостные, весёлые, светло – голубые, глаза, – теперь стали мутными, мрачными и пристально смотрели на него как на жертву».
– Не надо, Палыч. Не надо, – отталкивая