Как человек, знающий своё дело – а Том как никто другой знал, как следует пить – первым делом он пошёл не в бар, а в продуктовый, где купил пару бутылок дешевого хереса и одну бутылку портвейна. Портвейн он ловко спрятал в водосточную трубу в переулке между магазином и жилым домом, оставив на запас, точнее, на вечер, чтобы опохмелиться перед сном. Одну бутылку хереса он вылакал по пути в бар, присасываясь к бутылке с жаждой страждущего святого, ломающего руки в молитве посреди пустыни; вторую он спрятал во внутренний карман блейзера, где она невыгодно выпирала и постоянно норовила выпасть. Ее невозможно было не заметить, но, когда Том пришёл в бар и сел за стойку, бармен сделал вид, что не видит ее. Они были приятелями.
– Какими судьбами? Где это Том раздобыл денег? – усмехнулся Гарри, полируя стойку грязной серой тряпкой. Тощий и жилистый, с ухоженной каштановой щеткой над губами, Гарри был улыбчивым и понимающим человеком. Как владелец маленькой харчевни на Богом забытой окраине Чикаго, он не старался вести бизнес, он старался вести своё дело, которое он любил, как любил и каждого посетителя с его особенностями, историями и привычками. Исповедальня, приют для заблудших душ, нечто уютное, легкое и родное, как бутылка, разделённая с друзьями на заднем дворе в сигаретном дыму, приятной вечерней прохладе и разговорах обо всем и ни о чем – ненавязчивых и искренних, таких, что ложатся бальзамом на душу.
– Признание, мой добрый друг Гарри, старый Том наконец получил признание… – Том не мог сдержать улыбки – он действительно так считал. – Налей-ка мне чего покрепче. А хотя… Дашь старому, нищему Тому бутылочку по сносной цене?
– Бурбон по себе стоимости хочешь? Один черт его никто не берет, – предложил Гарри, взяв бутылку с полки.
– Давай мне на пробу стопочку, посмотрим, как хорош твой кукурузный виски. Чем черт не шутит, а уже забыл его вкус.
– Дегустация за счёт заведения, – подмигнул Гарри.
– Ах черт, грязный ты развратник, – причмокнул Том, ударяя по столу. Гарри налил ему полную стопку. – За тебя, Гарри, обольститель моего желудка, смерть моей печени и – любовь моей души. Ах! М-м, черт! Ух, сукин сын! – Том закусил тыльную сторону ладони, вдохнув полной грудью воздух через свои конские ноздри. – А-а, эх! Знаешь что, Гарри? Как будто миллиард рецепторов на моем языке раскрыли свои уши и внемли этой божественной кукурузной рапсодии в моем рту с долгоиграющим терпким эхом. Если бы была леди бурбон, ух-х я бы с ней покувыркался, честное слово, Гарри… Я может и старик, но жизни во мне – через край, будь я проклят.
– Сколько тебе там? Тридцать два? – рассмеялся Гарри. – Ну-у, ты мне в сыновья годишься, вот что. Так что ты не бахвалься по чем зря, в тебе еще есть дух молодости.