отдавал вполголоса приказания… То был палач.
И. Тургенев
Осуждённый был поражён видом вошедшего. Кстати, как они должны быть одеты? Завтра-то понятно: в рабочей одежде. Фартук, наверное, колпак на голове с прорезями для глаз, широченный балахон… Хотя теперь всё это вроде не нужно.
Перед приговорённым стоял высокий угловатый худой человек во фраке. Лет пятидесяти пяти. Манишка в свете многочисленных свечей блистала до рези в глазах. И бабочка! Необычной формы, похожая на распластанную тёмно-серую лягушку, то ли подпиравшую подбородок, то ли пытавшуюся укусить за него. У вошедшего были невыразительные полуотсутствующие глаза. Иногда он пытался со вниманием взглянуть на завтрашнюю жертву, но интерес тут же пропадал, и глаза опять с равнодушным неприятием смотрели в скованное пространство камеры.
Телосложением он смахивал на ходячую гильотину, олицетворял собой эту маши-ну, словно она вошла в его плоть и кровь, стала его скелетом и вторым я. Даже нос напо-минал угóльное лезвие, отсекающее голову. Может быть, даже и фамилия у него такая же, как у изобретателя инструмента для обезглавливания? «Кстати, Гильотен был врачом, – вспомнил приговорённый. – Хорошенькая придумка родилась в голове эскулапа! Вместо того, чтобы лечить людей, например, от головной боли, доктор догадался, как им удобнее лишаться головы насовсем. После такой мгновенной операции она уж точно никогда не заболит».
Гость деловито прошёл к столу, постукивая подковками штиблет, украшенных плоскими блестящими чёрными пуговицами. Смер-тник напряжённо следил за его правой рукой. Однако Палач без церемоний первым присел на стул и приглашающим хозяйским жестом левой руки предложил завтрашнему клиенту занять место напротив. За ужином хозяин быстро понял, что палач – левша, так что он следил не за той рукой гостя.
Тюремная камера медленно заполнялась самыми непривычными запахами. Многие блюда источали душистый парок, но и накрытые кастрюли сквозь узкие щёлки испускали из себя целую симфонию вкусовых ароматов. Для гурманов. Гость сделал ещё один жест, и оба, молча, застучали крышками, тарелками, ножами, вилками. Звон бокалов дополнял эту какофонию мелодичными хрустальными звуками.
– Никогда в жизни не вдыхал ничего аппетитнее, – решился прервать молчание приговорённый.
– Я тоже. У простого служащего – откуда возьмутся такие деликатесы?! – Палач говорил с еле заметным эльзасским акцентом.
– Значит, вы имеете право со мной разговаривать, общаться? Это то, что нужно. Только не кривите душой («если, конечно, она у вас имеется в наличии», подумал он про себя), вы очень даже непростой служащий. Не зря же вас называют Monsieur de Paris. Единственный в своём роде. Да и служащий ли вы? Кстати, кому служите?
– Отвечаю по порядку. Во-первых, почему бы мне не поговорить с вами? О нашем tête-à-tête никто никогда не узнает. Всё, что вы скажете, всё, что скажу я, останется в вашей отсечённой голове. Простите за неловкое напоминание. Конечно, наша беседа войдёт в мою память, mais je tiendrai ma langue, я умею держать язык за зубами. А у нас в Эльзасе