Когда папа ушёл на войну, сыновья Ахметши-абзы – то Закир-абзы, то Хусаин-абзы – стали брать на полевые работы к нашей лошади и меня. Они, конечно, не то, что отец, – не баловали. Пахать ли, боронить приходилось – сажали меня верхом на лошадь, которая шла впереди. Её уже никто под уздцы не ведёт: вести её правильно, с необходимой скоростью – моя обязанность. Если на поворотах я нечаянно свалюсь с лошади, никто не проявляет никакой жалости. Только ругают: «Размазня! Не можешь усидеть на лошади, идущей шагом». Если лошадь уклоняется немного в сторону от борозды, тоже по головке не гладят: «Глаза повылазили, что ли?!» А если, случится, забудешь название чего-нибудь из сбруи, смеются, издеваются: «Даже супонь не знаешь, тупица!»
Но я на все эти слова особенно не обижаюсь. Считаю, что так и полагается. Хоть и трудно, хотя и тяжело всё это выслушивать, считал во всём виноватым только себя.
Что раздирало душу – видеть, как принижают нашу лошадь. При пахоте её всегда запрягают коренником – на борозду. Длинный кнут пахаря с ременным концом большей частью падает на её спину. Когда ехали на работу или с работы, в телегу тоже всегда запрягали нашу лошадь. Мне плакать хочется от жалости к ней, но сказать ничего не могу. Чтобы облегчить себе душу, иногда пожалуюсь маме – она тоже ничего не может поделать: «А если скажут: «Тогда сами водитесь со своей лошадью и землю сами пашите!» – что тогда будешь делать?.. И за это спасибо».
В результате к десяти годам я неплохо усвоил полевые работы, подробно, во всех деталях, изучил сбрую, научился вскакивать самостоятельно, без посторонней помощи, на лошадь, скакать верхом во всю прыть. За то, что с такой суровостью приучали меня к работе, к самостоятельности, вспоминаю своих дядей только с чувством благодарности.
И всё-таки Закир-абзы и Хусаин-абзы были разными людьми. С Закиром-абзы мне было приятней. Он – старший сын Ахметши-абзы. Умел обращаться с ребёнком как старший. Если надо, не скупился и на слова утешения. Мы и так его любили. В длинные зимние ночи, он, бывало, заходил к нам посидеть, рассказывал всякие интересные истории, показывал удивительные фокусы, изумляя нас. Но мне очень редко приходилось выходить с ним в поле.
Хусаин-абзы был ещё молод. Холостой парень. Поэтому, видно, считал меня в какой-то степени ровней себе, не чувствовалось, чтобы делал мне скидку как ребёнку. Прямоту, которой не угодишь и родному брату (как говорится в пословице), я чаще всего слышал от него. Вообще, он оказался очень интересным человеком. Его взяли в солдаты только в год окончания войны. Не успел уехать, как от него стали приходить странные письма. Благодаря маме мы тоже кое-что узнаём: какие-то бестолковые, говорит, письма. Мне и сейчас вспоминается странная песенка, приписанная в конце одного письма:
Ай, джаны, вай, джаны, взял татарин марджаны (русскую).
Это