Кто-то видел меня всего второй раз, кто-то впервые, но то, что именно я ставил задачу, что меня знает сам Марат и не просто знает, а слушает и соглашается, да и этот неприметный лысый не отходит от меня ни на шаг, снимало все вопросы. Хотя они долго еще приглядывались, прислушивались, оценивали – всё-таки непонятен был я для них, кто такой и откуда. Но смирились.
Молебен отслужили в сельской церкви – россошанские казаки поспособствовали. А всё благодаря Пуху – он и там был свой в доску. Приехали они в форме с неизменными орденами и медалями – никак за пятую мировую, шумные и весёлые, что-то суетливо говорили, совсем не слушая и перебивая друг друга, совали в машину шмат сала и пару бутылок самогона, убеждая, что именно без этого на войне ну никак нельзя. Это точно: казаку без обоза и маркитанток война не в дышло, баловство одно.
Прихожан не было, да и хорошо: к чему им любопытствующие взгляды? Молились каждый о своем, молча, в себе, за близких, оставляемых здесь, чтобы гримаса боли от потери не исказила их лица, и, конечно же, о возвращении всех и каждого, прося Господа уберечь. А ещё молили о спасении России.
Батюшка, осеняя крестом, произнёс напоследок, что мы ангелы. Ангелы – хранители России, воинство православное и что Пресвятая Богородица нас не оставит.
Мне подумалось: а ведь действительно воинство православное, коль не за деньги, а по зову души кров родной покинули. Разные по языку и крови, лицами разные, по цвету глаз разные, годами и жизнью прожитой разные, а вот сподобилось быть вместе, потому как всё-таки едины в обнаженной способности боль чужую чувствовать, сострадать, противиться злу.
– Матерь Божья, Пресвятая Дева, спаси и сохрани сынов своих, поднявшихся за честь и славу России… – возносилась к образам молитва сельского батюшки, и верилось, что вернёмся все, живыми вернёмся, не замарав чести русского воина. – Дай им унять бесовщину киевскую, образумить заблудших…
Сколько лет прошло? А ведь поболе двух десятков, когда вот так же провожала меня мама за околицу, где томился старенький «луноход» – так ребята прозвали давно списанный и чудом двигавшийся автобус, – крестила и что-то шептала. Молилась чуть слышно, едва губами шевеля: так скорее Господь услышит, потому как с ним в крик разговаривать нельзя, таинство всё-таки. Зато потом даже сквозь незлобное урчание мотора услышал напутствие:
– Ты, сынок, помни, в роду нашем трусов и подлецов не было. Коли суждено, так умри с честью, а с позором домой не пущу. Не след нам перед людьми глаза долу опускать.
Да, время пролетело, а как будто вчера. Не погас огонь разрушения державы нашей, тлел всё, курился дымок, а потом полыхнул и подступил прямо к нашему порогу. Но уж лучше нам