Впрочем, возможно, в языческую эпоху матерные слова не были табуированы и языческая культура, испытывающая сильнейшее давление на нравственность со стороны своих обрядов, допускала похабство и в обыденной речи.
Одной из отправных точек возникновения ругани можно считать схватку с врагом. Брань – это не только обмен ругательствами, но и битва, сражение (сравните «поле боя» и «поле брани»).
В древности, встречаясь с противником лицом к лицу, человек не сразу пускал в дело оружие. Исход боя неясен и тот, кто идет на бой, знает, что битва может кончиться для него смертью. Поэтому и возникает непосредственно перед схваткой пауза, хоть немного отдаляющая сам поединок, а вместе с тем и смертельный его исход для кого-то из поединщиков.
И в этот момент вместо оружия идут в дело слова. Если поединщики говорят на одном языке, они могут хвалиться своей сноровкой и силой, пытаясь запугать врага и тем стяжать себе психологическое преимущество.
А ведь механизм уподобления позволяет лишить того, против кого он обращается, даже облика человека. Мы намекаем на эту возможность неуклюжему человеку, когда говорим: «Что ты как слон в посудной лавке».
Назвав же человека свиньей, мы больше не утруждаем себя метафорой, мы прямо утверждаем тождество между нашей жертвой и этим животным. Речь здесь не идет о сходстве или близости черт, – если поведение человека позволяет сравнить его со свиньей, это слово прозвучит менее обидно, чем адресованное человеку вне всякой мотивации, просто по злобе.
Бранясь «свиньей», обидчик в тайне как бы желает увидеть в человеке свинью. Если допустить, что слова могут изменять мир, то не стоит их высказывать так легко, – ведь придется отвечать за каждое действие вылетевшего слова. Если слова имеют силу действия, можно превратить человека словом в свинью.
Наши предки верили, что вещь и имя вещи – почти одни и то же. Некоторые формы брани прямо построены на ожидании эффекта от сказанных слов. По существу, такая брань представляет собой магические формулы (заклинания), предназначенные творить зло. Их структура включает в себя обращение к человеку и пожелание несчастий, которые должны с ним случиться.
Когда эти формулы возникли, люди верили в их силу, поэтому, скорее всего, немногие пользовались ими. Тот, кто прибегал к ним часто, был колдуном. Если же такую формулу произносил обычный человек, то это было вызвано тем, что выходит за пределы обыденной жизни, и поэтому неудивительно, что от такого события ждали последствий, способных потрясти мир или хотя бы перевернуть жизнь и погубить ненавистного человека.
Сегодня острота переживания проклятия утрачена. Люди готовы призывать друг на друга разверзшиеся небеса по мельчайшему поводу, не замечая мистического характера произносимых