– Так у Скворчихи на заводе работает, а Серёжка в начальниках, директор он, так, наверно, работа не пускает, да и погода вишь какая, у него ж машина – не проедет по такой погоде, – отвечала Груня, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться. А когда ушла Степанида, она наплакалась вволю.
Шли дни, недели, а сын её так и не приезжал. Изредка по дороге проходили люди. Увидев кого-нибудь на тропе, Груня хваталась за левую сторону груди, глотая ртом воздух, но никто из них не сворачивал на тропку, ведущую к её дому.
«Серёженька, Серёженька, точно он!» – но человек опять проходил мимо, она долго провожала его взглядом и горько плакала.
Рассвет застал Груняшу в тяжёлой дрёме. Она открыла глаза, растёрла их руками и сначала никак не могла понять то ли спала, то ли нет. В избе стало чуть светлей – это она приметила сразу. «Светится, значит, спала, – сказала она. Надоть печку растоплять, а то Серёженька приедет, а у меня холодец в доме».
Она выбралась из-под старых ватных одеял и, охая, поползла к лесенке, ведущей с лежанки. Доползла до неё, повернулась и задом, ощупывая трясущимися ногами ступеньки, начала спускаться. Вот и новый день, как две капли воды похожий на тысячи других дней, прожитых в одиночестве.
«Сегодня будет, что давеча, а завтра, что намедни», – частенько повторяла она. Не могла сказать точно, какой сегодня день. Жила по своему календарю. Отрывала утром листок численника и читала, что за день такой сегодня. Листок говорил, что воскресенье, и она верила этому, хотя было вовсе не воскресенье, а вторник, просто она два дня забывала отрывать листки. Когда кто-нибудь приходил к ней, тётка Груня просила привести «денник» в порядок.
Вот и сегодня, включив свет, она первым делом добралась до численника и сорвала листок. «Где же очки?», – она пошарила в карманах передника, – наверно, на печке остались. – Приблизив листок к глазам, с трудом разобрала – суббота. – Ох, снова светлый день. Совсем плохо без очков, вот дурёха, забыла их на печке. Всегда что-нибудь забуду. Это надо же, каждый день что-нибудь ищу… это надо же», – приговаривая, тётка Груняша направилась к печке. Убрав стальной прут, придерживавший дверцу, она открыла печку и разворошила золу. Рыхлый уголь легко рассыпался под кочергой и сыпался в щели решётки. «Надо как-нибудь на днях подпечник опростать. Уж весь чернотой забился, того и гляди вспыхнет, что тоды прикажешь делать».
Расчистив место, тётка Груня сунула в печку горсть тонких лучинок, сверху аккуратно положила щепок потолще. За поленьями пришлось идти в сени.
«Ох, одно мучение с этой печкой – весь день напролёт топишь-топишь, пока в дому тепло найдёт, уже на дворе темно станет. Лежанку тоже надо растапливать, ладноть, это после полудню, – говорила и говорила без остановки. Что бы ни делала, всё время говорила и не могла наговориться.