развернул в серии статей, вышедших в 70-е годы[62], когда вызревавшее в недрах теории архитектуры осмысление ее выразительных средств как особого языка получило поддержку и новый импульс извне, со стороны активно распространявшейся тогда на разные сферы знания семиотики. Опираясь как на исторические исследования, так и на современный опыт, теоретик утверждал, что специфический язык архитектуры можно рассматривать не просто как суммарное обозначение ее выразительных средств, но как «язык в том смысле, который вкладывает в этот термин семиотика»[63]. В соответствии с этим смыслом В. Ф. Маркузон различал, с одной стороны, морфологию сравнимых с лексемами архитектурных форм и синтаксис их отношений, а с другой – семантику этих форм и построенных из них тектонических конструкций[64]. В то же время он видел и пределы этих аналогий, считая, например, непродуктивными попытки создания словаря архитектурных форм со стабильными значениями[65]. Отрицая существование каких-то готовых «художественных знаков», В. Ф. Маркузон полагал, что, как и словесная конструкция, архитектурное сооружение приобретает статус произведения искусства как раз тогда, когда становится многозначным, наделяется дополнительными переносными значениями и символическими смыслами с помощью специфических визуально-пространственных тропов (сравнений, метафор и т. п.)[66].
Сходным образом от художественных средств архитектуры отличают знаки ее «повседневного» языка и некоторые другие авторы. Так, например, А. Г. Раппопорт и Г. Ю. Сомов считают необходимым вычленить в качестве самостоятельного направления архитектурной науки собственно семиотический анализ этих знаков[67]. Этот анализ должен включать в себя исследование прагматики (отношений знаковых систем архитектуры к деятельности человека), семантики (отношений архитектурных форм к их значениям) и синтактики (правил, регулирующих отношения между самими знаками архитектурного языка)[68].
Притягивая своей эвристической силой, семиотика в то же время не вполне удовлетворяет обращающихся к ее понятиям исследователей архитектуры. С одной стороны, аналогия с лингвистикой позволяет говорить о знаках архитектурного языка, его «буквах» и «иероглифах»[69], о специфической его семантике[70], о «тезаурусе» пространственных образов, хранимых в памяти архитектора[71], о «словаре» устойчивых иконографических схем и мотивов[72], о различии архитектурных языков в разные исторические эпохи[73] и т. д. Но, с другой стороны, попытки более или менее далеко провести параллель с лингвистическими понятиями сталкиваются с естественным «сопротивлением материала» и вынуждают тех же исследователей констатировать существенные различия знаковых систем вербального языка и архитектуры
<p>62</p>
См.: Маркузон 1970а, б, 1978, 1979.
<p>63</p>
Маркузон 1970а: 48
<p>64</p>
См.: Там же: 53
<p>65</p>
Маркузон 1979: 29.
<p>66</p>
Маркузон 1978: 52.
<p>67</p>
Раппопорт, Сомов 1990: 226–227.
<p>68</p>
Там же: 198–228.
<p>69</p>
См.: Борисовский 1989: 72–77.
<p>70</p>
Иное, чем у В. Ф. Маркузона понимание архитектурной семантики, связанное с переносом акцента от тектоники к пространственности см. в кн.: Страутманис 1978. Гл.2.
