Бивер первый раз в жизни почувствовал себя человеком интересным и чуть ли не значительным. Женщины заново приглядывались к нему, размышляя, что же они в нем проглядели, мужчины обращались с ним как с равным и даже удачливым соперником. Возможно, они и задавались вопросом: «И за что это ему?» Зато, когда он входил в Брэтт-клуб, для него освобождали место у стойки и говорили: «Привет, старик, опрокинем по одной?»
Бренда звонила Тони утром и вечером. Иногда с ней разговаривал Джон Эндрю – голосом пронзительным, как у Полли Кокперс; ответов ее он не слушал. На субботу и воскресенье она уехала в Хеттон, потом снова вернулась в Лондон, на этот раз в квартиру, где краска уже высохла, хотя горячую воду еще подавали с перебоями; тут от всего пахло новизной: от стен, простынь, занавесок, а от новых радиаторов куда менее приятно разило раскаленным железом.
Вечером она, как всегда, позвонила в Хеттон.
– Я говорю из квартиры…
– Вот как…
– Милый, ну изобрази немножко больше энтузиазма в голосе. Здесь все так интересно.
– На что это похоже?
– Ну, сейчас тут самые разные запахи, и ванна издает такие странные звуки, и когда поворачиваешь кран с горячей водой, раздается только шипение, а из холодного капает вода, но совсем коричневая, и дверцы шкафа заклинились, и занавески не задергиваются, так что уличный фонарь всю ночь бьет в глаза… но это божественно.
– Да что ты.
– Тони, не надо. Здесь все так интересно – и входная дверь, и ключ от квартиры, и все-все… И еще мне сегодня прислали целую охапку цветов, а их тут некуда ставить, и они у меня в тазу, здесь нет ваз. Это ведь не ты прислал, нет?
– Да… собственно говоря, я.
– Милый, а я так надеялась, что… как это похоже на тебя.
– Ваше время истекло.
– Пора кончать.
– Когда ты вернешься?
– Очень скоро. Спокойной ночи, родной.
– Сколько можно разговаривать, – сказал Бивер.
Все время, пока шел разговор, ей приходилось заслонять телефон: Бивер игриво угрожал разъединить его.
– Как мило, что Тони прислал цветы, правда?
– Ну, я не в таком уж восторге от Тони.
– Пусть это тебя не мучит, красавец мой, потому что ты ему нисколечко не нравишься.
– Правда? А почему?
– Потому что ты никому, кроме меня, не нравишься. Заруби это себе на носу… да и я понять не могу, чем ты меня пленил.
Бивер с матерью уезжали на Рождество к родственникам в Ирландию. Тони и Бренда встречали Рождество