Марья нас с Бомбеем подкармливала. Но мы уже намылились спрыгнуть из лавки. Вокруг все говорили, что нашей науке кабзда. Я учился верстать на компьютере, Бомбей барыжил лесом и сигаретами. Целыми днями он сидел на телефоне в нашем отделе, (АОНы этот номер почему-то не пробивали): «Кругляк евростандарт, шесть вагонов, второй в цепочке, можно по бартеру за «самары» или «восьмёрки», есть «Марльборо», сорок коробок на сладе в Шушарах, в цепочке третий».
Пока мы столовались в международном, мужики в нашем отделе с одиннадцати утра пили разведённый спирт. Спирта было в достатке, почти неограниченное количество, его раз в квартал выписывали по числу приборов, стоящих на балансе. У нас одних гравиметров числилось двадцать штук, столько же магнитометров. Если Марьин шеф оказывался на месте, мы оставались в отделе. Из огромного крафтового мешка набирали картофельные хлопья и разводили пюре. Из другого мешка, привезённого с последнего поля за Полярным кругом, брали сухари, которые размачивались в алюминиевых кружках. Во вьючниках хранились банки армейской тушёнки в солидоле. Но тушёнку экономили: «Вы сюда не жрать пришли!»
К двум часам все уже были в говно и тихо утекали через проходную. Наконец из-за стола вставал начальник, огромный и тяжёлый, как утюг-переросток. Он рисовал пальцем над головой круг, что означало – «закругляйтесь», опечатывал лабораторию, той же печатью – портфель с картами, сдавал портфель через окно в железной двери режимного отдела, и дальше мы шли втроём с Бомбеем к пивному ларьку на угол Слободской и проспекта Обуховской обороны. С поздней осени там доливали в кружку подогретое пиво из чайника, кипящего на плитке. Потом перемещались в соседнюю разливуху за углом, где брали ещё по сто и по бутерброду с яйцом и майонезом. В разливухе тепло пахло водкой и колбасой.
– Всё. К ебеням! – начальник шумно выдыхал и плыл между столиков к выходу в начинающиеся сумерки. Шёл галсами, как идут крейсера, совершая противолодочный манёвр.
На его место сразу кто-то подвигался со своими стаканами. Двое или трое. Словно вселенная открывала вакансии. Новые смотрели на нас выжидающе. Мы доедали бутерброды, относили посуду на мойку и тоже тянулись к выходу. Сзади звенели стаканы и раздавалось обязательное «Серёга, интеля отбомбились, иди к нам». Серёга шёл.
К декабрю деньги от «спектрумов» кончились вчистую, и на работу ходили пешком, чтобы сэкономить хотя бы на тройку «Балтики». От Стремянной до Фаянсовой пятьдесят семь минут, а от Фаянсовой до Стремянной час пятнадцать. Обратно мы не торопились. Мы и в институт спешили скорее по привычке, на вахте перестали отмечать опоздания. Это, кстати, был плохой знак.
Как-то в пятницу возвращались втроём с Марьей по Старо-Невскому. Мы её обычно на Маяковской в метро опускали, а тут посмотрела на наши кислые рожи, купила на углу Марата литрового «Распутина», банку кабачковой