В шесть утра я пьяный в говно позвонил Марье и пригласил в гости. Марья приехала в восемь, когда всё уже закончилось, но с жареными пирожками и салатом из крабов. Жена Секи матюгнулась и ушла в комнату. Она и до того была не рада происходящему. Мы выпили бутылку «Чинзано», что принесла Марья, и бутылку «Посольской», что у нас оставалась. Никто не спорил, кому спать с Марьей. Кто пригласил, тот и спит, – это правило. Нас положили на полу в крохотном кабинете, между «Блютнером» и стеной, спешно убрав осколки кирпичей и приспособив вместо матраца разломанную картонную коробку из-под телевизора «GoldStar». Нам и того хватило. В какой-то момент Марья хотела закричать, но я зажал ей рот ладонью в кирпичной крошке и поцарапал щеку. Утром, в час дня, я целовал эту царапину. А потом она мне рассказала про аборт, и меня вырвало.
Где-то там, в маленькой комнатке, в которой потом спал Васечка, Василий Сергеевич, сын Секи и его первой жены, там, в потусторонней темени конца января, я в очередной раз влюбился в Марью навсегда.
У Марьи был такой смешной голос. Словно ребёнка попросили громко позвать родителей. Марья звала. Приходили мы и оставались с ней кто на ночь, кто на месяц. Встречались потом на Марьином дне рождения.
– Что там у тебя и как?
– Нормально. А у тебя?
– Зашибись. Марья опять учудила.
– Да знаю уже. Дурища.
Никто ни к кому не ревновал. Мы любили её без любви. Нет, мы её очень любили, но не так, чтобы жить всю жизнь или воспитывать общих детей. От Секи она сделала второй аборт. От Фолкнера третий. Бомбея она к себе не подпускала. У Марьи было двенадцать абортов. Помню, что эта цифра меня поразила, и я стыдливо решил, что Марья – всё-таки блядь. Как она только ничего не подхватила, а мы вслед за ней.
Мзевинар. Мзевинар Георгиевна, так звали Марьину мать. Она устроила меня к себе в лабораторию в девяносто четвёртом, после того как умер мой отец. В институте почти не платили, она решила поддержать сына коллеги. Хороший поступок. Мзевинар была профессором кафедры, располагавшейся в НИФИ этажом ниже той, которую окончил я и где работал мой отец. Ходили слухи, что она была его любовницей. Всё может быть. Красивая женщина, яркая. Отец любил таких. Мзевинар смотрела на меня, и мне казалось, что она пытается разглядеть в моих чертах отца. Не получалось. Я скорее похож на маму. И вообще мне вся эта их история не нравилась.
Мзевинар изобрела метод поиска углеводородов по белковой индикации и в перестройку первой в городе организовала частную лабораторию. Собчак называл её: «Наша гордость!» Марью во все патенты вписали соавтором метода. Под лабораторию снимали чердак в Докучаевском институте на Стрелке. Там работала половина сотрудников кафедры. Им от универа семь минут, мне от Стремянной минут двадцать пять на троллейбусе. Удобно.
Мзевинар взяла