Что это было? Велосипед? Ружье неподдельное? Радиоприемник?
Он захотел участвовать в их грандиозном предприятии, он сказал, что «целый богач». «Были деньги и сплыли», – сказали братья, смеясь. Тогда он пошел в дом, в прихожей залез в сумочку к матери, висевшую, как всегда, на своем крючке, и вытащил из кошелька (кожаное коричневое сердечко с защелкой в виде двух металлических шариков), несколько бумажек, которые на вид были такими же, как дала ему тетя.
Недостачу обнаружили быстро, история могла сделаться совсем уж ужасной, да и сам мальчик запомнил душное чувство стыда, охватившее его, когда мать стала спрашивать других детей, соседских, которые пришли к нему в гости, не брали ли они «поиграть» что-нибудь из ее сумочки. К своим детям она не обращалась – непривычная выносить сор из избы, она, вероятно, хотела расспросить их потом, с глазу на глаз.
Он признался, не потребовалось даже слов – хватило и того, как заерзал малыш на своем высоком стуле, как задрожало его лицо, круглый оладышек, как он, крепясь, не заревел только чудом. Мать увела его на кухню, сказав, что ему надо помыть руки, а там спросила, не хочет ли он ей рассказать что-нибудь.
Наказан не был. Отец, при этой сцене не присутствовавший, о ней никогда не узнал, а сердце матери не могло не дрогнуть, когда сын, плотный бочоночек, вытаращив глаза, пряча ладошкой рот, прошептал сдавленно, что «украл». Все обошлось, все забылось, кроме стыда, который запомнил он в бесконечной щемящей его полноте.
Он был сильным, и умным был, но по-другому, иначе, чем братья.
Выросший близко к земле, работая на ней, ее любя на этот простой великодушный лад, когда без земли просто невозможно жить, а говорить о любви своей нет необходимости – в общем, будучи, по сути своей, человеком деревенским, как бы ни задирали носы его папаша с мамашей, он, третий сын, не был тщедушен. Он много работал, физически был хорошо развит, что не бросалось в глаза из-за плотности его фигуры, которую можно было легко принять за полноту.
Он кормил кур и чистил их сараюшку, а когда подрос еще, получил под свою опеку лошадку-пони, потом проданную за ненадобностью. И козы были, которых любил он до беспамятства за шкодливый нрав их, за изворотливость и странные, как у драконов, глаза. Еще он сажал деревья, стриг кусты, работал руками и был, конечно, и силен, и вынослив, и любовь к труду крестьянскому была для него естественной.
Закончив школу, он поехал поступать в высшее учебное заведение не потому, что хотел того сам, а потому, что один брат его, старший, учился в педагогическом (спорт, а куда ему еще, лоботрясу?), а другой готовился стать врачом (и станет, поганец, им, – очень хорошим диагностом). Бросив