Могу представить себе, что пережил тот человек, который, проходя ночью мимо кладбища, первым услышал оттуда печальную мелодию. Так Валерий Георгиевич избывал свое горе. Одному на могилке ему было лучше, чем с людьми. Или не хотел расставаться. Доподлинно теперь уже никто не сможет сказать. Известно только – ходил туда по ночам, играл на аккордеоне. Иногда пел. Городецкие жители удивлялись, а потом привыкли. Со временем он уходил в себя все глубже. Начал производить тушенку и часами сидел в подвале, который забил консервами до отказа. Не знаю, было ли ему известно, что в Америке тогда из-за ядерной угрозы поветрием распространялась мода на персональные бункеры, но своим двоюродным племянникам, Антону и Илье, он повторял: «У меня тут запасов много. Запрусь, если что. Выставлю перископ и буду наблюдать, как там все помирают». Его вторая жена, видимо, не очень прониклась этим апокалипсическим настроением и в итоге ушла от него с одним из наемных рабочих. Оставшись один, он однажды зимой крепко выпил, решил попариться в бане, но уснул там, не затопив, и к утру замерз насмерть.
Горьковскую монолитность волжского характера уловил я и в рассказе невестки Михаила Константиновича, Галины Васильевны, которая поведала мне об одном случае, связанном с его мамой, Ириной Андреевной. Та была человеком глубоко верующим и, хотя никого в семье к религии не приучала (особенно если помнить, что сын ее занимал пост 2-го секретаря горкома ВЛКСМ), сама неукоснительно придерживалась православной обрядности. Галина Васильевна, забежавшая к ней как-то раз в перерыве городской комсомольской конференции на чай, застала Ирину Андреевну перед иконами и лампадой. Свекровь ее сосредоточенно молилась и на появление невестки практически не отреагировала. Галина Васильевна присела в уголочке на стул в ожидании конца молитвы, но время шло, Ирина Андреевна не отвлекалась. Так и пролетел весь перерыв в работе конференции местного комсомола, и, лишь когда настала пора Галине Васильевне бежать обратно, Ирина Андреевна завершила моление и предложила попить чаю. К слову сказать, отец Михаила Константиновича, сапожных дел мастер Константин Васильевич, в Бога не веровал, но крестным знамением себя иногда осенял.
Внешняя суровость волжан компенсируется их глубокой сердечностью. Удивительно теплыми воспоминаниями поделилась со мной племянница Михаила Константиновича Ольга Васильевна Сидоренкова. Сейчас ей семьдесят лет, но один из дней ее далекого детства особенно ярко запечатлелся в ее памяти. Она помнит даже погоду тем утром. Начало сентября 1959 года в деревне Никулино, что в двадцати восьми километрах от Городца, выдалось по-летнему солнечным. Ольга Васильевна подчеркнула именно эту солнечность всей обстановки.