Жену дядину звали Тать-яна. Бог спас его старшего сына, случайно не оставшегося с ним в ту ночь, сероглазого, широкоплечего, высокого, молчаливого мужчину, женатого по большой любви на не любившей его женщине.
Я узнала не сразу. Моя крестная, заливаясь слезами, вспоминала, как он пришел на похороны брата, моего отца. Непривычно худой, с длинными, абсолютно седыми волосами, раньше бывшими смоляными. Казался беззубым из-за худых ввалившихся щек. Родственники с трудом признали в нем его самого. Будто злой волшебник выпил все жизненные соки из цветущего, красивого человека. Ведь он был младше моего отца. Она говорила, а я вспоминала его совсем другим. Узорчатая беседка, сотворенная дядиными руками, пронизана июльским солнцем. Он смеется, протягивает мне арбуз, откидывает со лба прядь черных волос. Коричневый ослик ходит по кругу, месит глину с соломой, дядя берет сырой комочек и лепит из него фигурку точно такого же ослика. Тетка хмурит брови или жмурится на солнце?
Я встретила её случайно. Она по – прежнему служила в каком то гос. учреждении. Между нами ничего не изменилось. Не исчезли ни её ревность, ни страх, что вижу рыбу насквозь.
– Хорошо выглядишь, даже слишком, для своих лет. А дядечка твой любимый умер, – мстительно добавила она, зыркнув рыбьим глазом – попала ли в цель.
Лицо её, как в далеком моем детстве улыбалось, но теперь уже откровенно цинично. Стрелы ненависти часто попадают в цель, как и стрелы Амура. Принято считать, будто у рыб холодная кровь. Думаю, напрасно. Может, они просто способны только на ненависть, а она не менее жгучее чувство, чем любовь. И в огне нелюбви можно сгореть, как в любовном пламени.
Домовой
Однажды, когда моя бабушка был еще только мамой, она сидела за печкой в доме мужевой тетки и баюкала моего маленького дядю. Как часто случается, пока ляльку качаешь, сама задремлешь, и не то сон, не то явь – морок. Морок и случился. Что мягкое коснулось ноги, думала кошка, хотела прогнать, да «кыш» в горле застрял. На ноге у неё сидело маленькое, мохнатое существо и молча смотрело прямо в глаза. Хотела перекреститься, да руки дитем заняты, собралась помолиться или «почурать»: «Чур, меня!» – но губы сами выговорили неизвестно откуда пришедшее: «К худу или к добру?». «И к худу, и к добру», – ответил домовой