что можно было бы использовать в спектаклях, но иногда, правда очень редко, попадались и древние бесхозные иконы. Иконы именно, что попадались, а он их аккуратно привозил домой и бережно хранил! Тогда Савва не мог объяснить азарта, с которым он собирал старинные иконы, а азарт был залихватский, неудержимый и неукротимый, с ошеломляющим куражом. Так, проезжая поздней осенью по одной отдаленной от цивилизации деревне, он увидел в небе полчище воронья. Ему было любопытно узнать, над чем они там кружат? Оказалось, что кружило воронье над загоном для свиней. Все бы ничего, но когда Савва пригляделся внимательней, то его пробил холодный пот: дыры в прогнившем ограждении загона были заделаны иконами! Захлебываясь от негодования, он тут же вскочил в загон и стал крушить забор, выдирая из него иконы. Свиньи дико завизжали и неистово забегали, создавая невообразимый гвалт, сбиваясь в одно большое неуправляемое стадо, готовое тотчас броситься куда угодно. Хозяин свиней, услышав этот утробный, пугающий все живое визг, вышел с перекошенным от злобы лицом и с безумно вытаращенными глазами – признак нешуточного помешательства рассудка, – и ринулся на Савву, угрожая двустволкой, но, получив иконой наотмашь по голове, упал в грязь и затих. И само падение, длившееся мгновение, в воспаленном мозгу обезумевшего продолжалось несколько минут. В момент удара образ лика святого будто пронзил его мозг раскаленным нематериальным лучом; падая, словно разрезая своим телом застывшую твердь, хозяин успел осмотреться вокруг и увидел святых, сошедших с икон, тех икон, которыми он закрывал дыры в загоне. Это видение святых, их молчаливые сфокусированные на нем взгляды – взгляды, ожидавшие просветления ума и осознания содеянного – и возымели соответствующее действие на хозяина; и он затих. Свиньи тоже затихли всем стадом. Пролежав без движения секунд пять, безумец с двустволкой поднялся, но выглядел уже совсем не безумным, а нормальным, и его недоумевающий взгляд как бы вопрошал: что я тут делаю?
Савва слышал, что хозяин свиней последние десять лет жил как не в себе; близкие перестали за него бороться: от него ушла жена и уехали дети, потому что не могли узнать его, говорили ему, видно пытаясь вразумить, что он изменился, что он стал думать только о деньгах и о том, «ка бы их да побольше понажить». Говорили не раз и не два, говорили мягко, криком, угрозами – как об стену горох! Да разве тогда он мог слышать что-то другое, кроме шелеста купюр и звона монет! Вот все и отступились от него, и он остался один среди свиней.
Теперь, вылеченный одним экзорцистским ударом иконы, он с благодарностью смотрел на Савву, и, пав на колени в грязь, уговаривал оставить ему ту самую исцеляющую икону, которой только что получил по голове. Ах, как он упрашивал, как раскаивался, временами даже шутил, каламбуря: «Исцелил иконой? Так отдай лик оный!» И ведь упросил! Уговорил! Убедил Савву, говоря, что именно этой иконой тот выгнал бесов, сидящих в нем – исцелил! И действительно, сейчас
