– Мы не знаем…
Допрос, полный недомолвок и темных намеков, продолжался минут двадцать.
– А я думаю, что вы этого человека прекрасно знаете. (Пауза). Его зовут Саша. (Пауза). Александр Сергеевич Пушкин…
Ход его мысли был затейлив и прихотлив. Однажды ему вздумалось спрашивать у нас, какой у человека самый главный выделительный орган.
– Почки! – ответили мы.
– Нет.
– Желудочно-кишечный тракт!
– Нет!
Все призадумались.
– Кожа! – догадался кто-то.
– Нет!
Мы развели руками и сдались.
– Легкие! – объяснил М. с надменным видом.
– Но почему же? – спросили мы в искреннем непонимании.
Оказалось, потому, что если пережать человеку почечную артерию, то он еще с часок поживет. А если перекрыть кислород – черта с два.
Внутримышечный Мемуар
В 1984 году я сделал свой первый укол.
Не себе, разумеется, а незнакомому человеку.
Сначала нас учили на резиновых муляжах. У них, между прочим, вены отменные. Мы с ними многое делали, в том числе дыхание рот-в-рот, но через марлю, чтобы не подцепить чего. Они, собаки, не оживали. И, хотя мы таких слов не знали, само мироздание звенело криком: «Мы теряем его!»
Я готов был и дальше лечить резину, потому что это занятие спокойное, но меня отправили к людям, медсестрой.
В десятую травматологическую больницу из класса истребительных.
Там я увидел, что изменилось немногое: та же резина в смысле обездвиженности, разве только матерится.
Я бодро насасывал шприц и шел набивать руку. Меня уже ждали. Это были мужики, закованные в гипс, с аппаратами Илизарова и твердыми ошейниками. Травмы получают, как правило, не самые дисциплинированные граждане, и мужики видали виды. Но одного не забуду. Я впился ему в бедро. Это был проспиртованный очкастый человек со сломанной ногой. «Оооооо! – округлились глаза за очками. И послышался визг, по нарастающей: – Ну и укольчик! Вот это укольчик!!»
Укол был и вправду хороший, обезболивающий.
Там еще лежала старушка, на которой можно было тренироваться сутками. С костяной ногой, закованной в аппарат Илизарова. У нее отобрали ступу с метлой, и она выла без передыху неделями напролет. Ее травма осложнялась хроническим алкоголизмом, или наоборот. Мы без спросу кололи ей по шесть-восемь кубов тизерцина и всякого прочего, что строго по врачебному рецепту. Но дохтура там бывали редко, и у нас была свобода творчества. Так даже наше творчество не брало эту бабулечку. Она все равно выла на прежней ноте. Ее спасал только стакан спирта, в меру разбавленного.
На следующий год, подрабатывая медсестрой на дохтурской практике, я уже был уверен в себе. Я подрабатывал, потому что мне не хватало на водку. На первой же тетке, что вошла в кабинет, случилась неприятность. Я художественно размахнулся, клюнул ее в задницу, и игла согнулась под прямым углом.
На следующий укол тетка не пришла.
А через пару дней, когда основная масса свое получила,