– Меня зовут Кира. Хочешь ко мне?
У аптеки он задержался:
– Ты это… иди, я догоню.
– Все нормально, у меня есть.
– Да? Ну ладно.
Из душа она вышла голой. Взяла бутылку, встала посреди комнаты. Гордей сидел на диване, смотрел на нее снизу вверх. Его глаза сверкали.
Кира провела пальцем по впалой щеке, длинной шее. По серпам ключиц. Каждая ее косточка была на виду, обтянутая белой кожей, хрупкая и беззащитная. Пальцы погладили выпирающие ребра, стиснули болтающиеся пустые мешочки груди. Скользнули вниз, по впалому животу, выпуклой лобковой кости, утонули между бедер, тонких, как ветки.
Кира задрала вверх голову и влила в себя вино.
Танцующий на ниточках смерти скелетик.
– Я никогда не встречал такую, – сказал Гордей. – Другие девушки… у них столько мяса… фу… а ты, ты как в том фильме…
– Как в фильме, – повторила она.
Его руки смяли косточки Киры.
– Да, в фильме, где нацисты насиловали евреек. У папы был такой фильм, я засмотрел его до дыр.
Гордей стал грубо целовать ее, одновременно стягивая с себя шорты.
– У моей бабушки была наколка, – бормотал он, тяжело дыша, – с номером, понимаешь? Иногда я представлял, что там, в Травниках, бабушку изнасиловал эсэсовец. Я знаю, папа родился в шестидесятом, но я просто фантазировал…
Возбужденный член тыкался в живот Кире.
– Скорее, – прошептала она.
Он бросил ее на кровать, лицом вниз, и упал сверху. Ей показалось, что внутри что-то хрустнуло, но возбуждение от этого лишь возросло.
– Я фантазировал, что в моей крови течет немецкая кровь. Меня заводила черная форма, начищенные сапоги. Когда прожектор светит, лают овчарки и за колючей проволокой жмутся женщины, и их всех, о да, Боже, да, всех я могу трахнуть! И когда я работаю с животными, я будто надзиратель, Кира, Кирочка… – Он схватил ее за волосы и больно ударил лицом о кровать: – Сука, тощая сука!
Она закричала, и он кончил. Когда она перевернулась на спину, Гордей уже оделся.
– Мне пора, – сказал он смущенно. – Половина наших сбежала, половина в суде. Животные остались одни.
– Прощай, – улыбнулась Кира слабо и провалилась в сон.
Проснулась она во второй половине следующего дня. Внутренности горели. Белки налились кровью, а лицо превратилось в череп с налипшей пергаментной кожей. Час она просидела в душе, прислушиваясь к спазмам в желудке.
С трудом вытащила из шкафа весы.
«39», – показало табло.
Еще один рубеж взят.
Боль полоснула изнутри бритвой. Впилась в стенки желудка. Кира на корточках добралась до телефона.
– Вячеслав Сергеевич! Я умираю!
– Сейчас приеду, – коротко ответил врач.
Кире понадобились титанические усилия, чтобы натянуть шорты и футболку. Дотронувшись до живота, она нащупала шишку чуть ниже пупка. Шишка дернулась и исчезла.
«Я брежу», –