– Мне хоть кто-нибудь поможет?! Что вы возитесь с этой… шлюхой?
Последнее слово она выкрикнула надрывно, злобно, истерично.
– Ага! – припечатала Вера. – Не догадывается, а точно знает. Это, конечно, не то наказание, которого вы заслуживаете, но за неимением законных способов вас прищучить, сойдёт и ваша мадам!
После чего профессор хорошо поставленным голосом, могущим перекрыть и артиллерийскую канонаду, обратилась к хозяйке:
– Вам очень поможет конюх помоложе!
К Царскосельскому госпиталю прибыли нескоро. Но, собственно, никуда и не торопились. Иван Ильич и Георгий Романович так и ехали молча. Молчала в карете Вера, пользуясь возможностью побыть наедине с собой. Жизнь Марины Бельцевой была вне опасности. Потребуется теперь устраивать судьбу этой девчонки. Раз уж попалась на пути.
Княгиня немного лукавила, говоря профессору Хохлову, что никто её на службу не берёт[13]. Императрица лично приглашала Веру на должность старшего ординатора Царскосельского госпиталя. Но Вера не хотела пользоваться высочайшим расположением, не желая давать повод склокам ни вокруг себя, ни тем более – императрицы. Вот, мол, и за эту «похлопотала». К тому же ходили слухи – увы, и Вера к ним прислушивалась, – что Александра Фёдоровна жаждет, чтобы Евгений Сергеевич Боткин возглавил Царскосельский госпиталь.
Вера Игнатьевна прекрасно относилась к Евгению Сергеевичу. Считала его человеком выдающихся личных качеств. Человеком высоконравственным. Но никак не выдающимся или даже хоть сколько-нибудь способным администратором. Она не хотела служить под его началом. Да и не под чьим бы то ни было началом. Конфликтовать с Боткиным было невозможно, а вне конфликта нет созидания, нет развития, нет жизни.
Императрица любила Веру. Императрица высоко ценила Боткина. Она мечтала видеть их обоих в Царскосельском госпитале. Пока этого единения – и Вере Игнатьевне, и Евгению Сергеевичу – удавалось счастливо избегать. Они несколько раз столкнулись на войне, и Вера поняла, что он, безусловно, блаженный, практически святой. А этого ей, человеку энергичному, кипучему, несмиренному, никак не вынести.
Она и на приглашения в дом Евгения Сергеевича всегда отвечала невероятно вежливыми великосветскими отказами. Первое, что он сделал после того, как она фактически перехватила его славу аналитика огрех медицинской части русско-японской кампании, – пригласил её на вечер в её же честь. В свой дом. Он устроил вечер в её честь, мать твою за ногу! И любого другого можно было бы заподозрить хотя бы в изощрённом аристократическом коварстве. Но не этого! Он и правда был таким. Он искренне хотел