такое для него бессмысленно. Сенцов притих, как мьшка, пережидающая опасность. Но как только я отошёл, он нетерпеливо завертел попкой по стулу, полируя деревяшку. Повертевшись, он откуда-то извлёк скомканный лист бумаги, разгладил его ладонью и в два счёта шариковой ручкой изобразил девочку Гулю. На его рисунке это был кактус с глазками и косичками. «Исай, Исайчик, глянь!» – снова зашептал он, уже забыв только что бывшее и не понимая, что опасность уже нависла над его светловолосой легкомысленной головой. «Сенцов!» – крикнул я, оборачиваясь на шуршание и шёпот, всё нараставшие за моей спиной. Выброшенный окриком вверх, он вскочил и, дико озираясь, пытался понять, о чём речь и чего от него хочет учитель. Смеющиеся, насмешливые лица окружали его. Он решил, что должен отвечать – и, неожиданно для себя самого, каркающим громким голосом закричал немецкие слова, которые посыпались из памяти в речь, как горошины на пол из продырявленной банки. Это было всё, что он запомнил за полгода учёбы – разрозненный, невесть как завалившийся в него хлам. Класс грохнул смехом. Он стоял, сердито оглядываясь…
