Первые бойцы натолкнулись на труп женщины. Она лежала у куста ивы, прижав к груди трехлетнюю девочку. Голова девочки была приподнята, будто силилась она заглянуть матери в глаза. На ресницах застыли слезы. Белокурые волосы шевелил ветер. Ветер становился сильнее, развел поземку, и поземка намела у трупов небольшой сугробик. Поодаль находились старик со старухой. Старик сжимал в руках плотницкий топор с широким лезвием, а старуха подняла руку со сложенными в троеперстие пальцами – оборонялась крестным знамением…
– Кто их? – прошептал наводчик Илья Киреев. – За что?
Ему не ответили. Трясущейся рукой полез Киреев в карман за кисетом. Позади закричали:
– Почему остановились? Продолжать движение!
Илья подбежал к тягачу, тот уже двинулся прочь. Кирееву подал руку заряжающий Назин, и он забрался на сиденье, мрачно глядя перед собой.
Объявили привал. Стали искать, где приткнуться. Уцелевшие избы заняли раненые. Деваться артиллеристам было некуда. Отправились в ближний лес, расположились на опушке под открытым небом. И не только они, но и пехота маялась без пристанища на снегу. Страшно хотелось есть, горячего бы… Но кухонь в Новой Керести не было, остались они за Мясным Бором.
Старшина батареи раздал хлеб, консервы, концентрат «суп-пюре гороховый».
– Сейчас костерок соорудим, – весело сказал командир расчета Анатолий Дружинин, – баланду сварганим…
– А под трибунал не хочешь? – спросил его старшина Сорокин. – Никакого огня! Особист предупредил: «Кто костер разведет, тот, считается, немцам сигналит… И значит, приговор окончательный и обжалованию не подлежит, привести в исполнение на месте…» Соображаешь, сержант?
– Вполне, – ответил Дружинин. – А что нам с этими кирпичами делать? – Он подбросил в руке заледеневшую буханку хлеба.
– Солдатскую смекалку запряги, – бросил ему старшина и ушел в другую батарею.
– Топором его, Толя, – сказал Назин. – Кузя, давай ментом к тягачу! Волоки топор…
– Я что, лысый? – проворчал подносчик снарядов, небольшого роста солдатик по фамилии Кузин. – Чуть что – сразу Кузя, Кузя…
– Давай-давай, – оборвал его Назин. – Старших надо слушаться, парнишка.
Он призывался еще на два года до войны и справедливо считал себя старшим по отношению к Кузину, призванному весною сорок первого. Кузя принес топор. Командир орудия положил буханку на пенек, рубанул разок и заматерился. В основном досталось старшине, его печенке и ближайшим родственникам. Топору промороженный хлеб не поддавался, крошился на мелкие кусочки.
– Погоди, – остановил его