Она молчала. Но он вдруг увидел, как из её глаз выкатились большие, ему показалось, огромные слёзы.
Это было выше его сил.
Он крепко обхватил её, принялся осыпать поцелуями лицо, чувствуя на губах солоноватый привкус слёз. Вспышка эмоций ударила так сильно, ярко, что он, тоже почти на слезах, чуть ли не зашёлся в крике:
– Анютка! Анютка! Не плачь, не рви моё сердце! Я возьму за горло самого себя, я пойду с ними до конца. Пусть самострел! Но я сделаю всё, чтобы обеспечить благополучие семьи. Всё! Сейчас я окончательно, бесповоротно решил! – На миг умолк. Мелькнула мысль: «Раскаяние и покаяние в одном флаконе!» И громко, горячо воскликнул, вложив в возглас всю гамму переживаний и пониманий, терзавших его, всю умодробительную боль, адресуя этот крик души самому себе: – В огне брода нет! Немедля, на следующей же неделе распишемся. Просто, без ширлихов-манирлихов, Орла с Региной позовём в свидетели – как они нас. А отметим где-нибудь в ресторане. В «Москве»! Рожай, Анютка, рожай. – Сбросил эмоциональный надрыв, с улыбкой добавил: – Предпочтительно сына… Слово короля! Рожай.
Анюта остановилась как вкопанная и посмотрела ему в глаза. Посмотрела так, как никогда прежде. Это был странный взгляд, от него Вальдемар внутренне даже поёжился. Молча взяла его руку в свою. Немного помедлив, твёрдо сказала:
– Вальдемар, я не позволю тебе поступаться принципами.
Он знал, что так называлась громкая скандальная статья Нины Андреевой, вокруг которой кипели страсти и которую демократы, в их числе он сам, считали антиперестроечным манифестом. Разумеется, Анюта вкладывала в эти слова смысл, далёкий от политических соображений, и ему показалось, что её непререкаемый тон, это официальное «Вальдемар» на самом деле были обращены не к нему, а к ней самой. Она тоже не вправе поступаться своими принципами. Но какими?
Они смотрели в глаза друг другу, словно играя в моргалки – кто первым моргнёт. Шестым, десятым чувством Вальдемар ощущал, что в этот момент решаются их судьбы, однако рассудком не понимал этого. Его поражало лишь то, что слишком строга, слишком непривычна была она в те мгновения. Кремень-камень.
Анюта моргнула первой. Она как бы обмякла, с её лица сошло напряжённое выражение, почти гримаса, выдававшая вулкан душевных эмоций. Она даже слегка, сквозь слёзы, вымученно улыбнулась, взяла Вальдемара под руку, прижалась к нему, трогательно, с придыханием сказала:
– Валька, родной, я тебя очень, очень хорошо понимаю. Но такой жертвы принять не могу. После такой жертвы ты уже не будешь самим собой, а мне ты нужен такой, какой есть.
Москва