– Вы ведь должны радоваться, что вернулись в родные места. – Подметил мужчина. – Нет места лучше дома.
Это могло бы быть правдой, если бы Эвелин не лишилась этого дома ещё шесть лет назад. Они проезжали мимо старшей школы, где Эвелин кружилась в танце в своём персиковом платье с пышной юбкой на выпускном вечере. Мимо «McDonals’s», в котором они с Беном заказывали по две порции картошки-фри и забывали про бургеры. Мимо кладбища Хилсайд, где покоились её дедушка с бабушкой. Эвелин даже на секунду уловила на себе их взгляд с мраморного памятника, покрывшегося мхом.
За шесть лет городок почти не изменился, но изменилась сама Эвелин.
Мужчина даже не взял платы за бензин и помахал на прощание, будто старой знакомой. Попрощавшись с добрейшим человеком за рулём «хонды», Эвелин ещё долго стояла перед домом, в котором провела всё своё детство. И те месяцы скорби после расставания с Беном. Ноги никак не могли подняться на крыльцо, а руки – повернуть ручку двери. Она не была здесь четыре года и сомневалась, что дом ждёт её с распростёртыми объятьями.
Но мама ждала.
Она хлопотала вокруг, заваривая чай и намазывая белый хлеб арахисовым маслом.
– Прости, дорогая, в последнее время мне было не до готовки. – Извинялась Мэри, усаживая дочь за стол. – Ты, наверное, проголодалась с дороги.
Когда-то Эвелин обожала сэндвичи с арахисовой пастой, но сейчас кусок не лез в горло. Мешал нервный ком, который стоял там с момента въезда в город.
– Не беспокойся, я перекусила в самолёте.
«А кухня-то поизносилась», – подумала Эвелин, оглядываясь кругом. Впрочем, как и весь дом. Краска на шкафчиках ободралась, дверцы скрипели, когда Мэри открывала их, чтобы достать чашки, две из четырёх конфорок на плите не работали. Этому дому явно не хватало мужской руки. Хотя так было всегда, сколько Эвелин себя помнила. Ещё с тех пор, как отец оставил их и уехал в неизвестном направлении.
Мэри нервно накрывала на стол те жалкие крохи, что затерялись на полках холодильника. Её руки дрожали от беспокойства за старшую дочь, но она как могла старалась показать искреннюю радость от приезда младшей.
– Тут сахар… и сливки, сейчас закипит чайник…
– Мам. – Эвелин коснулась постаревших пальцев матери, заставив её застыть с сахарницей в руках. Этот маленький жест высвободил всё горе, которое Мэри тщательно скрывала в себе. Женщина обессиленно рухнула на стул и зарылась лицом в ладони.
– Прости меня, девочка, я сама не своя.
– Это нормально. У тебя пропала дочь.
А у неё пропала сестра. Но как не крути, два этих события были совершенно не равнозначны.
– Я не знаю, что мне делать, Эви. – Слёзно пожаловалась Мэри.
Удушающая жалость клокотала в груди от одного взгляда на эту убитую горем женщину. В когда-то густых волосах проглядывались седые волоски, да и сами волосы будто поредели. Серые глаза терялись за решёткой морщин, которые стали на дюйм глубже