– Предлагаю партию прекрасного кастильского мыла – семь ящиков, не больше и не меньше. Оно, надо вам знать, если вы вообще что-нибудь смыслите в мыле, стоит теперь четырнадцать центов брусок. А за ящик с вас возьмут не меньше одиннадцати долларов семидесяти пяти центов. Сколько даете? Сколько даете? Сколько даете?
Он говорил быстро, с обычными интонациями аукциониста и чрезмерным пафосом, но на юного Каупервуда это не действовало. Он живо подсчитывал в уме. Семь ящиков по одиннадцать семьдесят пять – всего восемьдесят два доллара двадцать пять центов. И если эта партия пойдет за полцены… если она пойдет за полцены…
– Двенадцать долларов! – предложил кто-то.
– Пятнадцать! – повысил цену другой.
Дальше пошли надбавки по одному доллару, так как кастильское мыло не пользовалось широким спросом.
– Двадцать шесть!
– Двадцать семь!
– Двадцать восемь!
– Двадцать девять!
Все молчали.
– Тридцать! – решительно произнес юный Каупервуд.
Аукционист, маленький, худощавый человечек с изможденным лицом и взъерошенными волосами, с любопытством и несколько недоверчиво покосился на Фрэнка, ни на миг, впрочем, не умолкая. Напряженный взгляд мальчика поневоле привлек его внимание, и он как-то сразу, сам не зная почему, преисполнился доверия и решил: деньги у него есть. Возможно, он сын какого-нибудь бакалейщика.
– Тридцать долларов! Тридцать долларов! Тридцать долларов за партию превосходного кастильского мыла! Отличное мыло! В розницу идет по четырнадцать центов кусок. Кто даст тридцать один доллар? Кто даст тридцать один? Кто даст тридцать один?
– Тридцать один! – раздался голос.
– Тридцать два! – произнес Каупервуд.
Торг возобновился.
– Тридцать два доллара! Тридцать два доллара! Тридцать два доллара! Кто даст за это замечательное мыло тридцать три? Семь ящиков прекрасного кастильского мыла. Кто даст тридцать три?
Мозг юного Каупервуда напряженно работал. Денег у него с собой не было, но его отец служил помощником кассира в Третьем национальном банке, и Фрэнк мог сослаться на него. Все это мыло, без сомнения,