В этот момент прозрачная кисея на окне дрогнула и яркий свет луны закрыла темная тень.
– Ого! – обрадованная Млада слегка шевельнула замерзшими пальцами. Длинные, алые ногти – прекрасный образец маникюрного искусства зашевелились и щелкнули. – Парнишка-то, с выдумкой. С огоньком. Знает, шельмец, как угодить звезде. Не зря, значит, я здесь прохлаждалась, застыв в этой позе. Ну же, милый – удиви меня. Порази меня, и я откликнусь на твой зов со всем своим пылом.
Бледные щеки Млады Великановой слегка порозовели, но совсем чуть, почти незаметно. Красавица в шелковом пеньюаре задержала дыхание на выдохе и изготовилась.
Василий Иванович Петриков терпеть не мог шторы, особенно те самые, тюлевые – длинные, полупрозрачные, волнительно колыхающиеся под порывами ночного ветра.
Вообще, какой толк от подобной безделицы? От жары и яркого солнца – не укрывают, к тому же, пылятся и пачкаются, да и спрятаться за таким, простите, занавесом, честному экспроприатору, скажем прямо – затруднительно.
Отодвинув рукой, затянутой в перчатку, тюлевое безобразие, Петриков неторопливо просочился в комнату, щуря глаза и пытаясь что-либо рассмотреть в темноте квартиры.
Уши Петрикова возрадовались – квартира мирно почивала, сном крепким и праведным – не шаркали шаги, склонного к бессоннице, жильца, не бормотал телевизор, никто не спускал воду в туалете – просто раздолье для благородного разбойника.
Начав осторожное движение к центру комнаты, Петриков медленно полез в карман – там, в его глубинах, Василий Иванович хранил очень удобную для работы штуковину – маломощный, но очень надежный фонарик, которым так удобно подсвечивать места с затрудненным доступом. Например – тайники, сейфы и прочие вместилища материальных ценностей.
Нужный предмет, подлежащий экспроприации, скорей всего хранился в книжном шкафу, который, угрюмой громадой притулился у противоположной стены.
К нему Петриков и направился, рассчитывая управиться как можно быстрее и успеть прихватить пару-тройку часов крепкого и здорового сна. Созвониться с заказчиком и отчитаться о проделанной работе можно и утром. Время терпит.
Как это часто водится у людей пожилых и старомодных, посреди комнаты стоял огромный стол. Здоровенная такая бандура, темной полировки, неподъемная и трудно перемещаемая.
Чертыхнувшись, Петриков задел угол того самого стола, больно ударившись бедром, прищурился, обнаружив, что на столе возвышается какая-то массивная фигня и едва не заорал в тот самый момент, когда внезапно вспыхнув, всю комнату залил яркий электрический свет.
Случилось страшное.
– Спалился. – решил Василий Иванович, распахивая глаза. – Какая досада.
И в это время волосы зашевелились на голове у несчастного, вставая дыбом вместе с той самой, черной шапочкой.
На глазах у Петрикова, из самого, что ни на есть настоящего гроба, установленного на столе посреди комнаты, медленно и торжественно поднималась ОНА!
Она!