Наконец сменив стремительный бег на шаг, подростки остановились у одного из пушистых, едва различимых в ночи, слегка подсвеченных дымным отсветом серебристой Луны кедров. Переведя сбитое продолжительным бегом дыхание, все почувствовали, что опасность, еще недавно щекотавшая нервы и терзавшая души, все же покинула их. Осталась где-то далеко, за тяжелой стеной, возведенной между ними и чудовищем самой природой.
Бран внезапно осознал, что такая приятная на ощупь рука Нисы все это время сжимала его руку у запястья. Блаженное тепло разливалось по его уставшему телу, поспешно уносимое порывом холодного, пробирающего до костей и обжигающего пунцовые щеки ветра. Сил не осталось даже на то, чтобы украдкой произнести хоть словечко, да в этом и не было никакой нужды.
Утомленные подростки напряженно молчали, прокручивая в сознании ужасающие картины случившегося. Но никто не смел как-либо упомянуть об этом, словно страшась, что сказанное вслух вновь станет реальным, живым, приводящим разум в праведный ужас и леденящее исступление.
Арин, находившаяся все это время без сознания, обмякла на спине Девина, подобно тряпичной театральной кукле со срезанными нитями и металлическими прутьями, грузом брошенной в запылившийся старый сундук кукловодом до следующего драматического представления. Рыжие волны волос закрывали от чужих глаз измученное, еще недавно полное жизни, до смешного наивное детское лицо. Даже в умопомрачении она стонала и всхлипывала так протяжно и глухо, что несущего ее на собственной спине Девина пробирала холодная дрожь. По прошествии пары мучительно тянувшихся, словно долгие дни, минут Арин протяжно вздохнула, открывая мрачной чащобе свои темно-карие глаза.
– Где мы? – тихонько спросила она побелевшими, слегка пересохшими от порывистого ветра губами, на которых застыли крохотные багровые капли еще не запекшейся крови. – Мне приснился чудовищный сон, – едва дыша протянула она, – и у меня ужасно болит нога.
Девин немного поморщился, вспоминая, как существо ударило Арин о прочный древесный пол, и совсем не удивлялся тому, что девочка отчасти потеряла память, а ее хрупкое тело ноет от невыносимой боли. Он не знал, что следовало сказать: напомнить Арин о случившемся или умолчать о реальности события, скрыв от девочки ужасающую правду. Варианты, как ему казалось, были равно плохими, и парень пытался выдавить из себя что-либо вразумительное, но все было тщетно.
– Это был не сон, дура. Из-за тебя нас чуть не сожрала страшная уродливая тварь! – в исступлении выкрикнул Фиц, исподлобья взглянув на Арин.
Он боялся, безумно боялся за свою хрупкую, как китайская фарфоровая ваза, жизнь и от этого чувства холодный