Parteigenosse помнил день, когда в первый раз за почти два десятилетия, прошедших с поражения в войне, он собственноручно расписал распорядок на следующий день, нисколько не сомневаясь, что всё запланированное будет исполнено и ничто не может этому помешать.
В его новом доме вслед за новой мебелью, местной прислугой, еще какими-то необходимыми вещами появились и женщины.
Мать Анхеля не была из их числа.
С ней он познакомился в публичной библиотеке.
Публичная библиотека стала для него в это время оазисом отдохновения. Он не боялся быть узнанным. Еще в далекие послевоенные годы он наотрез отказался делать пластику лица, только лишь красил свои пшеничные волосы и брови в черный цвет. Природная же сухощавость фигуры, великолепная осанка немолодого, но регулярно тренированного тела позволяла точно соответствовать вновь обретенному виду местного «идальго».
Вынужденный говорить на чужом языке, впрочем, абсолютно безупречно, он не рискнул держать дома ни одной книги на немецком.
Он стал посетителем библиотеки, где мог полностью удовлетворить свою ностальгию по немецкому слову, удачно маскируя ее страстью незадачливого буржуа к литературным переводам. Мать Анхеля была студенткой. Она происходила из семьи испанских аристократов, покинувших родину еще до режима Франко. Изучала немецкую литературу. Она выговаривала немецкие слова с очаровательным акцентом. Особо трудные для него слова (ведь он плохо знал язык!) терпеливо переводила, то и дело прерывая свои многочисленные познания негромким переливчатым грудным смехом.
Уверенный в ее несомненном отказе, однажды Parteigenosse в образе стареющего «идальго» попросил позволения угостить ее кофе. А она согласилась…
Она была красива, горда и девственна.
Когда, сообщив ему о беременности, она не дождалась от него матримониальных рассуждений, тут же уехала к родственникам в Испанию. Аборт даже не подразумевался: она была католичкой.
Ее беременность он посчитал своей оплошностью. Он не любил ее. Не то чтобы не хотел любить, а просто не мог.
Это чувство, первое в списке сентиментальных предпочтений немцев, было ампутировано у него. Он потерял его, как другие на войне потеряли ногу или руку. Не получив за всю войну ни царапины на теле, он все-таки стал инвалидом.
Но то ли по старой военной привычке держать ситуацию под контролем, то ли отдавая дань врожденной немецкой аккуратности в делах, он следил за ее жизнью, давая работу своим подчиненным (разведка сумела сохранить свои лучшие силы), и тратил на это деньги партии в качестве единоличного теперь распорядителя казны.
Регулярно получая доклады о ее жизни, из одного из них он узнал, что она родила мальчика. Он не почувствовал ничего. Подумал только, что в каком-то другом докладе будет информация о том, что она вышла замуж. И опять не почувствовал ничего.
В Организации, на создание которой он положил столько