Но в космическом млечном тумане
Бог сорвет ее грозный полет.
Он в ладонь эту пулю поймает
И звезду из нее отольет.
Слепой
Опираясь на посох,
смешавшись со зрячей толпой,
Красоту мирозданья,
смеясь, восхваляет слепой.
Вездесущего Бога
его славословят уста,
Но не слышат слепца –
никому не нужна красота.
Он, встречая зарю,
поднимает лицо к небесам,
Но не виден рассвет
горемычным незрячим глазам.
Красоту мирозданья,
смеясь, восхваляет слепой,
И над ним, тыча пальцем,
хохочет прохожий любой.
Кто он – ангел, поэт, звездочет?
На кого он похож?
Загляни в свое сердце –
и сразу, приятель, поймешь.
Болото
Как трудно, наверно, болоту
Всю жизнь оставаться болотом
И выглядеть круглым болотом
В глазах насекомых и птиц.
А впрочем, оно не рыдает
И тащит насильно в объятья
Любого, и жадно глотает…
А в чреве его – как в аду.
Такое вот злое болото,
Без сердца и без дыханья.
Его ничего не волнует,
Оно никуда не течет.
Лишь звери ночные знают,
Как молится Богу болото,
Чтоб он превратил его в речку…
Но хочет ли этого Бог?
Грех
Вот грех. Он будет молодым
За сгорбленной спиной.
Ты будешь лысым иль седым,
А он всё тот же – твой.
Стареют мысли и тела,
Стареют скорбь и смех.
Стареет даже смерти мгла,
Но не стареет грех.
Ты с ним пойдешь в незримый бой
С могилой и судьбой.
А он, твой грех, доныне твой,
Как верный пес – с тобой.
К тебе прилип он, как смола,
Не смыть, не оттереть.
За все позорные дела
Пред ним одним ответь.
«Счастье – оно как тигр или как гюрза…»
Счастье – оно как тигр или как гюрза,
Оно не из воздуха сделано – из огня.
Оно не смотрит мне никогда в глаза,
Проходит мимо, делая вид, что не знает меня.
Я забуду обиду и слезы свои утру,
А оно, увидев гор небывалый свет,
Говорит, приподняв на одно мгновенье чадру:
«Зачем я тебе, ведь ты не герой, а поэт!
А для поэта привычней печаль и боль,
Счастье ему, вообще-то, и ни к чему.
Звезды его восходят, когда умирает любовь:
Тогда сердце его, пылая, озаряет тьму.
Если я хлеб твой намажу черной икрой,
Если стану виночерпием щедрым в твоей судьбе,
Горы меня не простят за жест такой.
Голод и жажда – вот всё,