– Лил, привет, – с довольной улыбкой поприветствовала я напарницу, приземляясь за свой стол. Как раз в очередной раз зазвонил телефон, и, когда трубку сняла я, на лице Адамс отразилось облегчение, как у грешника, которого уже из самого преддверья ада отправили в райские кущи с отпущением всех грехов оптом. О да, отражать набеги на приемную в одиночестве – испытание не для слабых духом.
Пока я жизнерадостно щебетала по телефону, топя в позитиве очередного недовольного политикой журнала и нашего шефа, Лил приходила в себя после потрясений этого утра, нервно стуча на компьютере и быстрыми глотками хлебая кофе из здоровенной пол-литровой кружки, которая не имела ничего общего ни с имиджем журнала, ни с имиджем самой Лил. Да бедняжку совсем замучили в мое отсутствие. Слухи о том, что у нас в редакции произошло убийство, все же просочились наружу, но другого варианта тут и не могло быть, все же женщины – это женщины, не могли не поделиться со знакомыми. Приходилось созваниваться, опровергать, доказывать, угрожать… И не факт, что во всех случаях это сработало. Все же ассистент – фигура маленькая, незначительная до полного самоуничижения, так что со многими товарищами приходится иметь дело исключительно через нашу юридическую службу. Там сидели холеные дамы в районе тридцати, которые высокими тонкими шпильками заколачивали в гробы тех, кто покусился на благополучие «Фейри стайл».
– Так с самого утра, – вымученно пояснила Лиллен, включая динамики своего компьютера. По приемной растеклись томные мужские голоса, которые выводили рулады на иностранном языке, ну, разумеется, о любви. Конкретно эту песню я терпеть не могла. Перед записью у группы был затянувшийся тур по стране, который смертельно вымотал участников, а Такео так и вовсе едва голос не сорвал. Потом с месяц не вылезал из больниц и писал мне депрессивные письма об отсутствии смысла жизни. На которые я даже регулярно и оперативно отвечала, боясь, как бы он действительно не сотворил какой глупости. А сама подумывала, как вырваться в Ямато, если понадобится. Я не могла оставить свое самое дорогое несчастье наедине с бедой… Жить вне сцены Ватанабэ не мог, да и не хотел, там он словно сиял… И именно в этой композиции я особенно четко различала, что в его голосе, обычно ясном и глубоком, слышится какая-то легкая хрипотца и надрыв.
А фанатки вопили, насколько это сексуально…
Заметив кислое выражение на моем лице, Лиллен тоже скривилась.
– Ну да, я знаю,