Я тоже ушла на кухню, там Аня продолжала безуспешные попытки разбудить у Зиновия былые отцовские чувства. Я услышала:
– Ты хочешь увидеть внучек?
– Нет, не хочу. – На минуту у меня возник столбняк. Сволочь! А впрочем, нет. Просто жалкий тип, приспособленец, подкаблучник.
После чая мы засобирались в дорогу. Распростились в самых прекраснодушных выражениях, и вышли вон.
Сидя в автобусе, я думала, – Он, безусловно, амёба, но ему хорошо с Кларой, что они и демонстрируют всем своим поведением. Если все сказанное ими сжать, то получится такой вердикт: «Ах, какая Клара прекрасная женщина! Какая у них с Зиновием любовь! Все соседи тоже это давно осознали и при каждом случае выражают Кларе свое восхищение. А Раиса – приносящая несчастье, женщина – самодур, которая думает только о своем я и любит, чтобы все перед ней танцевали». На душе было мерзко, словно я участвовала в сговоре против матери. Скорей бы уехать в Петербург, там – другая планета. Не говоря уже о Шотландии, которая воспринималась сейчас на грани фантастики. Чем дальше мы отъезжали от Фабричной, тем меньше я думала о Кларе и Зиновии.
По дороге я вспомнила один очень знаменательный свой поступок, после которого я долго принимала ванну, пряча от мамы свои слезы. Правда, ванна выглядит сейчас по-другому – заслуга Клары, и все там теперь другое, но мне была дорога та наша старая квартира, которая проглядывала из каждого уголка призраками прошлого.
Я перешла на четвёртый курс и смирилась с химфаком, как с неизбежностью. То, что я попала не туда, я обнаружила на первых же практических занятиях. А на лекциях, вместо того чтобы вникать в суть предметов, я думала о том, как все бросить, найти что-то другое и не терять бездарно молодые годы. После первой сессии я получила закономерный неуд по высшей математике и лишилась стипендии, что ударило по нашей малоимущей семье. Я робко заикнулась об уходе с химфака, но мать замахала руками:
– Ты что, с ума сошла? Думать не смей, да и что скажут соседи. Скажут – выгнали.
Больше всего меня злила именно оглядка на соседей, но я проглотила этот «важный» довод. Я не умела противостоять матери. Я научилась этому позже. А тогда – со слабым сердцем, слишком ранимая, неуверенная в себе, я не могла принять собственное волевое решение.
«Бросала» я вплоть до четвёртого курса, а потом поняла, что глупо не получить диплома после стольких мучений. Мучением было все. Мне жутко не хотелось запоминать бред под названием «Избранные главы теоретической физики», вдыхать вонь химических лабораторий, капать капельки с сознанием большой важности этого дела. Едва я входила в наш новый, красивый, оснащённый по последнему слову техники химический корпус, меня начинало подташнивать. Химия была мне противопоказана настолько явно, что не понять этого мог только полный идиот. Последние слова относятся