Но я уже понял, что мой брат, действительно, считал себя гением любви. Он не понимал, что гениальность требует намного больше усилий и самовоспитания, чем юношеские иллюзии и попытки задавить в себе ценности, которые создавались обществом на протяжении веков. Он не понимал, что чаще всего, гении не стремятся прослыть гениями, что гениальность – это состояние души. Не понимал, что они не стучатся в дверь общества, они врываются без спроса, чтобы засверкать над нашими головами, и не оставляют нам никаких шансов.
– И кто же объект твоей «сверхлюбви»? Кто та несчастная, удостоившаяся чести быть любимой дураком? – спросил я спустя полминуты молчания, стараясь придать тону беззаботный интерес.
– Хаха, – как-то нервозно посмеялся Мик. – Та, которая доведет до греха.
– Господи, какой бред, – поморщился я. – Бред зеленого юнца, твою мать.
За ироничной улыбкой, Мик не скрыл пристального взгляда, которым он посмотрел мне в лицо.
– Общепринято умирать от любви, но это никуда не годиться. От любви надо убивать, – сказал он и залил в себя несколько глотков коньяка.
Вот такую вот ересь нес мой брат в начале мая пятнадцатого года. Маскируя речи наигранно театральным артистизмом, пряча мысли и чувства за иронией и сарказмом, он выплевывал из себя всю ту черную боль, что порождал в нем его воспаленный разум. Его комплекс несостоявшейся личности заставлял его выдумывать для себя роль, в которой он мог бы чувствовать себя комфортно, при этом продолжая сохранять фактическое бездействие. Его стыд самого себя взял верх, потому что, то, что он выдумывал, было действительно стыдно. Мой разум – надеюсь, что и ваш, – не мог дойти до той границы, где подобный бред обращался в действительность. Вы можете сейчас начать меня судить, что я плохой брат и не слышал человека, которого, кроме меня, никто больше не мог услышать. Да! Я смеялся над ним. Я признаю.
Недели через две после того разговора, я проезжал неподалеку от его дома и решил заглянуть без предупреждения. Мик такие встречи не очень любил, да и вообще не жаловал видеть меня, чаще, чем раз в месяц. Он жил в южной части города, на улице Дидро, застроенной однообразными домами и уходящей к западу от площади Шопенгауэра. Когда я подъехал, свет в передних окнах его дома не горел, и я подумал, что, скорее всего, брат где-то шляется. Входная дверь была заперта, я дважды позвонил в звонок, но он не открыл. Тогда я подумал, что может, он напился и вырубился, несмотря на ранний час – было девять вечера, – и решил проверить заднюю дверь. Однако, как только я зашел за боковую стену дома, то заметил слабый свет в приоткрытом окне его спальни. Я заглянул в окно и увидел, что он неподвижно сидит в изножье кровати, на которой валялась уже пустая бутылка из-под виски. Я хотел окликнуть его, но не успел. Взгляд мой уперся в фото Алисы, висевшее на стене прямо перед Миком. И я просто… остолбенел, не знаю. Все стало ясно очень быстро. И от этой ясности мне захотелось провалиться сквозь землю. Последние два