– Да как тебе сказать. Найдется обязательно какая-нибудь кривая дорожка, как однажды нашлась. Да не забивай себе голову, как-нибудь пробьемся, – пообещал Колька, как бы невзначай обнимая девушку, которая тоже как бы случайно положила голову ему на плечо. – Луна-то какая красивая!
Так и шли они себе, не торопясь, думая каждый о своем и друг о друге. Миновали парк, вышли туда, откуда несколько часов назад спешили на сеанс, – к Натальиному дому. И тут безмятежность вечера была прервана самым грубым образом.
Всему виной была собака, точнее собаки, целая стая. Дворняги вылезли откуда-то из-за кустов, кудлатые, все в земле, припадая на лапы и повизгивая, перекатывая, покусывая и грызя какую-то вещь, округлую и светлую. Увидев людей, свора насторожилась, ощетинилась, и, припадая к земле, псы принялись подкрадываться.
Колька, хмыкнув, сделал вид, что подбирает с земли камень, – свора кинулась кто куда, оставив свою игрушку. Парень, приглядевшись, не сдержался:
– Оля, отвернись.
9
– Что ты имеешь в виду – собаки катали? – с раздражением спросил Акимов, стараясь не смотреть в сторону того, что лежало на столе, бережно прикрытое Колькиной робой.
– То и имею, – отозвался Колька, соображая, как будет объясняться с завхозом по поводу пропавшей прозодежды. Понятно, что после всего этого носить ее невозможно.
– Вечно шлындаете где ни попадя, – проворчал Сергей. – И что ж ты его, товарищ, взял так и приволок?
– Я к нему не прикасался. Ну а как иначе-то? Не мог же я девчонку одну по темени к вам отправлять, да и стеречь это вот не оставишь. Барбосов там стая целая.
– На будущее – все-таки лучше не трогать, – поделился Остапчук житейской мудростью, – улики все-таки.
– Я не трогал! Собаки трогали. Вот, завернул, принес, а тут разбирайтесь сами, недосуг мне. – И Колька удалился, оставив оперов в тягостных раздумьях.
Через окошко Акимов наблюдал, как пацан, выйдя из дверей, поднимает с лавочки зареванную Ольгу, что-то объясняет, наконец с жестом, который может означать только одно («подбери нюни»), уводит в сторону отчего дома.
– Хорошие у нас места, спокойные. Разве что о черепушки спотыкаешься, – бормотал Остапчук, потирая лицо. – Серега, попали мы с тобой. Снова.
«Ты прав, старший товарищ. И снова, и снова… Вот уже который год войны нет, а разные решения, приказы – нормализовать оперобстановку в городе, об исполнении доложить. Как же так, хребет фашистскому зверю сломали, а своих зверюг отловить не можем. Вон, даже девчонку спокойно не проводишь. Ну а если все-таки…»
Вслух Сергей предположил:
– Так, может, это еще с войны. С декабря сорок первого, тут, говорят, столько народу в сорок первом на станции полегло – руки-ноги разлетались. Может, и это… откуда нам знать?
Опытный товарищ ехидно кивнул:
– Ну да. Слышь, фронтовик, совет забесплатно: при Сергеевне еще не ляпни, а то задаст она тебе перцу. Извлечет свою лупу и моментом повесит на нас глушачок.
– Так