– «Подарок для Аннет, Ф. Захржевский». 1917. Это год, наверное, – тихо проговорила Агата.
– Почем знаешь? – Галкины глаза подозрительно прищурились. Напридумывала, небось, с рыжей станется, лишь бы Шелестову пыль в глаза пустить.
– Догадалась.
– Догадливая больно! – И Галка зло шваркнула картину в мешок с мусором.
В глазах Агаты мелькнула боль. Нельзя так обращаться с подобными вещами, особенными, хрупкими, приболевшими. И повреждение едва заметное, и скол можно краской подкрасить. Только не всякой. А какой – Агата не знает, пока не знает.
– Возьмешь? На память. – На ладони Матвея миниатюра, ко всем прочим бедам еще и испачканная в пыли, с остатками яблока, которое Пашка утащил с завтрака и оприходовал во время десанта, а огрызок метнул в ведро.
Агата кивнула, сглатывая слезы, и торопливо спрятала драгоценность за пазухой. Это потом, с возрастом, пришло понимание – нехорошо присваивать себе чужие вещи, пусть и бесхозные, выброшенные на помойку. Надо вернуть, – думала она все эти двенадцать лет, не решаясь расстаться со своим талисманом, со своей первой работой. Вот теперь пришло время и ее рыженькой девочке встретиться с родственниками.
Наши дни.
В дверь постучали. Агата вся подобралась, поспешно стерла слезу умиления, нацепила улыбочку недовольства «Ну-кто-еще-мешает-работать». На пороге мастерской Жанна Львовна в неизменном брючном костюме, несмотря на тридцатиградусный зной.
– Агата, когда закончите с миниатюрами? – поздоровавшись, требовательно спросила Жанна Львовна. – Сроки! – Намекала ее выщипанная левая бровь, изогнувшись дугой.
Агата раздражалась, когда ее торопили, как будто сомневались в профессионализме, не доверяли ее чутью реставратора. Жанна Львовна настаивала на ежедневных отчетах о проделанной работе. Как перенести на бумагу весь сложный процесс лечения полотна, когда доверяешь в большей мере своей интуиции? Снятие лака, устранение порезов, восстановление и укрепление красочного слоя – это всего лишь сухие термины и технологии из учебников по реставрационным работам. Агата будила миниатюры после долгого болезненного сна, возвращала краскам яркость и глубину: у девочек блестели глазки, розовели губки, горели огнем рыжие локоны, появлялась нежная молочность кожи.
Помимо этого, Жанне Львовне требовались проценты выполнения каждодневной работы и планирование следующего дня. Эти бесполезные требования нервировали, мешали сосредоточиться на главном. Как и в чем измерить творчество? Агата провозилась несколько дней и ночей, снимая следы последней неумелой реставрации с миниатюры Софии Захржевской. Хотя, на первый взгляд, портретик девочки сохранился неплохо, работы на полдня. Объясняться с Жанной Львовной по этому поводу – затея бесполезная, такие люди всегда знают, кому и как следует поступать. Внутренняя злость заглушала интуицию, отвлекала. И тогда Агате вспомнился совет университетского приятеля Игоря: делай неприятное смешным. И Агата сделала.