Однако Аво был куда крупнее учителя, поэтому продолжал держать обидчика Рубена в зажиме. Товарищу В. только и оставалось расхаживать взад и вперед на безопасной для него дистанции, и на его лбу выступил обильный пот, словно он попал под ливень.
Мальчишка наконец смог закричать, и из его рта потекла пена. Ученики замерли, испуганные силой этого рослого парня.
– Отпусти его! Отпусти! Ты же сломаешь ему хребет!
– Отпущу, – отреагировал Аво. – Но как только меня попросит Рубен.
– Рубен? – взорвался учитель. – Да пошел он к черту! Я, я приказываю тебе отпустить мальчика!
Аво еще крепче сжал свою жертву, и по лицу мальчишки покатились слезы.
– Ладно! – сдался учитель. – Рубен, во имя мира, скажи ему!
Рубен взглянул на своего огромного, словно ожившая греческая статуя, двоюродного брата:
– Ладно, Аво, довольно…
Тот разжал захват и отпустил плачущего одноклассника.
– Что ж случилось с этим поколением? – пробормотал товарищ В. и осторожно обошел Аво, чтобы посмотреть на распростертого на полу ученика.
Судя по всему, что-то случилось не с поколением школяров, а с самим учителем, ибо после этого случая он никогда больше не упоминал про ту злосчастную партию в нарды и не третировал Рубена из-за опозданий. Он вообще забыл пренебрежительный тон по отношению к мальчику.
А Аво и Рубен после этого сделались самыми настоящими братьями. Именно так их теперь и называли жители Кировакана: один большой брат, другой маленький. Один качает мускулы (когда не ест), а другой ходит с игральной доской, зажав ее под мышкой.
Аво тоже пристрастился к нардам. Их часто видели, как они бросают кости после уроков, а по выходным большой и маленький братья обосновывались с доской на центральной площади у памятника – вылитая парочка пенсионеров.
Иногда после уроков они ходили послушать истории стариков, переживших геноцид. Сирануш будет играть на дудуке, и эта музыка делала ее совсем древней, словно она застала Киликийскую Армению, и каждая веснушка на ее лице была отметиной не слишком легких лет, что прожгли ее кожу и душу… Если выдавался особо дождливый день, Рубен и Аво ориентировались по звуку дудука. Сирануш специально играла громче и протяжнее, чтобы гости не сбились с пути. А когда они наконец приходили, то сразу же снимали носки – одна пара большая, а другая на несколько размеров меньше – и клали их сушиться на разгоряченный глиняный край тонира. Потом ложились на животы или пили чай, ели соленый сыр и слушали, как старуха выводит свои мелодии. Время от времени Сирануш вытряхивала накопившиеся в дудуке слюни, и они шипели на раскаленной глине.
Она неизменно играла на похоронах, когда умирал кто-нибудь из бывших жертв Катастрофы. Закончив, она наставляла свой инструмент на кого-нибудь из участников церемонии.
– Дудук, – говорила она, – имеет два язычка. Они ударяются друг о друга. Именно два язычка.