«Пока – да, – презрительно бросила я. – Но империя Трэкстонов, скорее всего, не перенесет пандемию».
Каро улыбнулась в ответ.
«Ты удивишься, но дела у них идут совсем неплохо».
Тут я захлопнула лэптоп и выключила свет. Воспоминания о сестре оказались такими болезненными, что у меня буквально заныло сердце. Физическая боль была мне не в новинку, меня не раз и не два здорово колошматили в спортзале, но та боль была ничто по сравнению с этим.
Слова, сказанные свояченицей, звенели у меня в ушах, пока я стоял возле могилы. «Каро мертва. Твоя первая жена – тоже. Неужели полиция не увидела тут подозрительного совпадения?» Это было так неожиданно, ее ярость была такой молниеносной, что я никак не мог это переварить.
Она застала меня врасплох. Больше такого не случится.
И все же ее слова преследовали меня весь день. Даже вечером, оставшись один у себя в спальне, я не мог выбросить их из головы и, чтобы отвлечься, стал рассматривать фотографии, которые покрывали целую стену. Одна привлекала меня особо: мы с Каро были сняты в лодке. Позади нас искрилось темно-синее Средиземное море, над нами раскинулась чистейшая лазурь неба. Кэролайн была в купальном костюме цвета мяты с накидкой в тон, скрадывавшей ее беременность. Мое тело полностью скрывал синий костюм из неопрена, оставляя на виду лишь лицо, кисти рук и босые ступни. Мы оба широко улыбались в камеру, опьяненные беспечной свободой медового месяца. Счастье было безоблачным.
А потом все изменилось.
Я разглядывал фотографию, которая внушала столько надежд, и пытался понять, где мы допустили первую ошибку. Сначала все ухудшалось очень медленно, а потом понеслось, как валун с горы. Прокручивая в памяти нашу короткую историю, как кинопленку, я отмечал на ней все моменты кризиса и неверные решения. Вот только думать о своих ошибках мне не хотелось; гораздо легче было злиться на Каро.
Стена с фотографиями – единственное, что отличало мою спальню дома от номера в любом из наших отелей, и я пытался отвлечься, разглядывая их. Вот малыш Тедди, новорожденный, а вот он же, но постарше, строит на пляже замок из песка. Вот моя мать в костюме Антигоны, которую она сыграла в театре в Вест-Энде, – черные волосы убраны наверх, как у богинь на греческих вазах, и подхвачены золотой диадемой; даже на черно-белом фото она смотрит пронзительно. Наверняка существовали какие-то ее снимки со мной, но я никогда их не видел. Мое детство было представлено на этой стене двумя снимками: на одном мы с Джульеттой стоим на лыжах, мне пять лет, сестре – девять; на другом, сделанном примерно в это же время, мы на свадьбе отца и мачехи. И там, и там сестра смотрит в камеру угрюмо, а я – ошалело. На том месте,