Через два часа после того, как покинула Глазго, она катила по сельской местности под тусклым небом.
В окрестностях Киркоуэна пастбища скрывались под снегом, кое-где встречались рощицы с дрожащими на ветру деревцами, похожими на затерявшихся в тумане изнуренных лошадей.
Грейс сбавила скорость, как выезжающий из туннеля паровозик на ярмарочном аттракционе, и медленно поехала по главной улице еще спящего поселка. Что-то шевельнулось в глубинах памяти, когда она заметила маленькую булочную, куда родители впервые в жизни разрешили ей отправиться одной при условии, что она правильно сосчитает сдачу и не станет разговаривать с незнакомыми людьми.
Не станет разговаривать с незнакомыми…
По соседству еще дремал магазинчик одежды, который, по воспоминаниям Грейс, всегда выглядел заброшенным со своей пыльной витриной и устаревшими платьями, надетыми на бледные манекены с ярко-красными губами. Застывшие фигуры, но чуть-чуть более живые, чем опоры стойки кафе напротив, которые, казалось, каждое утро осушали один и тот же стакан, вяло бормоча какие-то сплетни.
Грейс часто задавала себе вопрос, о чем шептались за ее спиной и за спиной родителей по поводу ее похищения. Не исключено, что некоторые жители поселка знали нечто такое, что могло бы помочь полиции найти похитителя или похитителей. Но ничего не просочилось, как во всех деревнях, где все всё знают, но ничего никому не говорят. В глубине души Грейс разрешила себе ненавидеть этих людей, которые не только не помогли ей, но и смотрели косо, даже с некоторым осуждением.
Она повернула к старому кладбищу, каменные кресты которого укрывал толстый слой снега, и вскоре выехала на дорогу, карабкающуюся по склону холма уже за поселком. Температура медленно опускалась. На голых ветках деревьев лежал иней, туман сгущался. Грейс почувствовала, как в ней горькой волной поднимается предчувствие. Она приближалась.
Грейс ухватилась за свою злость, чтобы не потерять мужества и держаться твердо, после чего резко нажала педаль газа, не сводя глаз с дорожки, прорезавшей заледеневший лес слева. Приступ тревоги, такой сильный, какого она не испытывала уже много лет, оглушил ее. Вцепившись в руль, заглушив двигатель, она закрыла глаза, чтобы прийти в себя. Да, это произошло с тобой здесь, но это прошло, – мысленно повторила она. – Ты больше не та испуганная девочка. У тебя больше нет причин бояться.
Но боль от травмы была упряма, и сердце заколотилось еще сильнее. Грейс в ужасе открыла глаза, почти убежденная, что сейчас кто-то грубо вытащит ее из машины и похитит.
Она подняла подлокотник сиденья, ища коробочку с печеньем, которую обычно прятала там раньше на случай приступа булимии. Но она давно уже заменила ее бутылкой воды.
– Вот идиотка! – обругала она себя.
Фрустрация, по крайней мере, помогла тем, что оживила злость и жажду мести. Если она страдала до такой степени, что в течение долгого времени искала спасения в еде, то только из-за пережитых