Она убрала на тумбочке, поправила постель, принесла себе и лежачей соседке чаю, достала печенье, которым угостили её накануне, потому что Раечку пока никто не навестил. Из родных у неё только дочь и два внука. Живут в соседнем городе.
Ей, наверное, около семидесяти. Но такая она улыбчивая и миниатюрная. Такая аккуратненькая хлопотунья с полудетским, ласковым голосом, что к ней не сговариваясь, уже на второй день женщины в палате и даже кое-кто из медицинского персонала, обращается не иначе, как «Раечка».
– А меня всегда так зовут, – говорит она, и смущённо улыбается, – а что, мне нравится… Меня только, когда я начальником цеха на заводе автоприцепов работала, Раисой Максимовной звали и всё… Это как раз те самые перестроечные времена были… Считали, что я похожа на жену Горбачёва. А что, – она вскидывает задорно голову – из-за вставленных тампонад, говорит она с французским прононсом, – мне это даже льстило, ведь жена первого российского президента была очень элегантной женщиной… А я тоже любила модно одеваться… Каждую неделю в парикмахерскую – на укладку, маникюр обязательно… Она тихо смеётся и прикладывает к носу салфетку…
– Раечка, тебе прилечь нужно, – говорит кто-то из женщин. Про стационар потому так и говорят: лежать в больнице.
Раечка послушно усаживается в кровати и ненадолго откидывается на подушку.
– Да ерунда это, – через время говорит она, – подумаешь, сосуды какие-то в носу прижгли, делов-то! Я даже не хотела, чтобы меня в больницу клали из-за такой чепухи, – она снова приподнимается на локте и смотрит чуть прищуренными, весёлыми глазами, будто задумала какую-то великолепную шалость.
– У меня, девчата, девять общих наркозов было, – поправляя под спиной подушку, говорит она с тихой улыбкой, – удалили левую грудь, прооперировали пищевод, потом резекция толстой кишки была, а также по женской части, у меня, извиняюсь, всё выкинули… Она немного нахмурилась, будто вспоминая, ничего ли не забыла упомянуть, но уже через минуту, заметив обращённые к ней сочувствующие лица, снова светло улыбнулась.
– Да ничего страшного, всё у меня нормально, не пережива йте… Чувствую себя прекрасно, память вот только подводит, да носовые кровотечения были сильные, из-за чего, собственно, я здесь и оказалась…
Раечка замечает, как прикрыв глаза, её собеседница зевает и кивнув, понимающе несколько раз головой, умолкает и достаёт вязание.
Руки Раечки живут какой-то своей отдельной и неведомой жизнью. Они взлетают над одеялом, поправляют волосы, замирают благоговейно со спицами, пока Раечка считает петли, провязывают рядок за рядком, через некоторое время бессильно опадают, но и тогда не останавливаются ни на секунду.
Раечка смотрит в потолок, беззвучно шевеля губами, словно всё ещё считает петли, а её руки уже ощупывают только что связанную часть детского свитерка, поправляют подушку, запахивают глубже халат. Раечка спускает ноги с кровати и нащупывает тапочки. Она мельком смотрит на женщин в палате. Всего их пятеро. Все они моложе или гораздо моложе её. И все они спят. Они спят по нескольку раз в день. Подолгу и много. Она покачивает слегка головой, не переставая удивляться этой способности, ей лично не свойственной ни в малейшей степени, и неслышно выходит из палаты.
Разговоры о болезнях, странным образом разбередили давно затянувшуюся рану. Она вспомнила, что когда обнаружили опухоль в груди, ей было всего сорок пять. Это было в середине 90-х… Как же она боялась тогда. Не самой операции, а того, что будет потом. Сможет ли она работать, на прежней работе. И как отнесётся к этому муж. Что будет вообще с ними со всеми. У неё было так много вопросов и до обидного мало ответов. Врач, хмурый, резкий, неразговорчивый, когда она, набравшись храбрости, поинтересовалась, чего ей ожидать, бросил, как скальпелем резанул:
– У вас онкология, о чём тут ещё говорить? Какие прогнозы, какие планы? Только лёгкий труд, и с соблюдением всех предписаний, может, лет до шестидесяти протянете. Это будет ещё хорошо…
Возвращаясь в палату, Раечка усмехнулась, месяц назад ей исполнилось семьдесят, как бы хотелось ей сейчас посмотреть в глаза тому врачу. Но это невозможно. Он умер лет десять назад. От рака. Такая вот ирония судьбы.
Рая подошла к больничному окну в коридоре. Воспоминания теснились в голове пёстрой, ожившей вереницей. Лица, мысли, образы, голоса близких и таких далёких теперь. Они царапали сердце и туманили взгляд. Раечка смотрела вдаль, но не видела ни больничного двора, ни соседних корпусов. Даже хорошо заметная отсюда лесополоса на горизонте оставалась вне её зрения. Мысленно Рая была дальше, намного дальше.
Свекровка, прижимистая и острая на язык, после той операции всё сокрушалась:
– Как же ты теперь, с одной-то грудью? А? Какая жена с тебя? Какая работница? И сокрушённо качала головой, подвывая, как над покойником:
– Ох, ты, господи-и… Бедный мой Коля, сыночек ненаглядный, ой-ой, вот за что ему это, а?!
Муж Коля умер восемь лет назад. От уремической интоксикации. Про такую болезнь