Два-три раза в неделю он отправляется в какой-нибудь из моргов, или прямо в крематорий, выбирает там похороны помноголюдней и присоединяется к провожающим в последний путь. Внимательно слушает прощальные речи, запасаясь зацепками для застольного разговора, и солидно отправляется закусить, выпить, пообщаться на поминках. Уходит обыкновенно одним из первых, ссылаясь на отдаленное место жительства.
Не обошлось без приключений. Раз завезли в Ногинск, еле выбрался. В другой приняли за приехавшего из Уфы брата покойного и ни в какую не хотели отпускать.
Конец карьеры: усопший оказался полным тезкой и однофамильцем, да еще и год рождения совпал. Наслушавшись прощальных слов, так расстроился, что даже не поехал на поминки. Вернулся домой, лег на диван – и помер.
Принадлежал поколению, еще помнящему значение слова «промокашка».
Рояли для дуэта составили вплотную, выемка в выемку – так что походило на совокупление двух черных лакированных туш.
В ту раннюю детскую пору, когда в толпе я видел только хлястики.
Еще там был со своей крашеной старухой отставной кагэбэшник такого медвежьего вида, точно врагов советской власти он ловил и душил голыми руками.
– То ли «частный мастер», то ли «честный мастер». Тут неразборчиво.
У него было две секретарши, беленькая и черненькая, но на удивление одинаковые, как сестры. Вопреки логике, черненькая всегда дежурила днем, а беленькая по вечерам и допоздна, сколько шеф засидится.
Раздавленная тушка воробья на снегу в алой розетке крови, как орден…
Темпераментный пианист все жал и жал педали, как автогонщик.
Скрипач то и дело вскидывал брови, показывая красные веки.
Верь мне: растает снег, и прилетят из теплых стран, из Турции и Вьетнама, яркие футболки, и шорты, и кепки с гусиными солнечными козырьками!..
2002
Если бы записать разговор двух бабьих шубок на вешалке!
Одноногий танцор Динато, в конце позапрошлого века развлекавший публику в саду «Эрмитаж».
– Это ваше кахетинское даже не моча, а просто ссаки.
Гренадерского роста певица в кружевном черном платье, то вздымая брови домиком, то опуская очи долу, голосила романс.
В антракте дипломаты вы́сыпали из своей ложи, ринулись черной стайкой в буфет и оживленно закаркали: «Ка-ви-ар! Ка-ви-ар!»
До чего ж поэты пьющи! Оттого и неимущи.
Среди чудесных отверток с разноцветными ручками, пил и дрелей в магазине инструментов почувствовал себя, как Ахилл, когда к тому на женскую половину явился Одиссей со своими приманками.
– Еще чуть-чуть, и я смог бы позировать Рембрандту. Для «Урока анатомии».
Не трамвай, а двухтомник Шекспира, такие страсти! Старуха-Лир, белобилетник Гамлет, Ромео с Джульеттой в прыщах, кавказец Отелло…
Библиобиография:
«Три