А до восхода неуютно, промозгло, самое время в спальнике отлеживаться. Но этим пока вместо меня активно занимается Васеньев.
Уточняю в очередной раз курс. Маяков почти не видно. Зато волны – вот они, во всей красе! Правда, красоты в них мало. Но они не кажутся такими страшными, как это было ночью. Даже большими не назовешь. Хотя откуда смотреть.
Восток светлеет, наливается багровым заревом. Сейчас закипит, выплеснет через край шар солнца, и покатится он через море на запад. Я кручу головой во все стороны. «По левому борту волны совсем мельчают, – удивленно отмечаю я. А муть‑то какая идет. – А говорят еще, что Арал – одно из самых чистых морей в мире. Тут же песок сплошной! Песок! Песок!..»
Неожиданная догадка застает меня врасплох. Я даже не знаю, радоваться мне ей или пугаться. Она все объясняет, увязывает ночную и утреннюю чертовщину в крепкую, логически выстроенную цепочку. Не может быть! Я бросаю руль, подхожу к борту и всматриваюсь в воду. Если я не ошибаюсь… Вот это номер!
– Андрей, ты что затих? – забеспокоился Васеньев. – Ты скажи что‑нибудь. Подай голосок!
– Надоели вы мне все, – говорю я. – Уйду я от вас.
– Валяй! – легко соглашается Васеньев, успокоенный моим голосом. – Ноги не замочи!
– Андрюху в море – плоту легче, – задумчиво замечает Салифанов.
– Ну, я пошел! – просто говорю я и… шагаю за борт.
– Ой! – вскрикивает Войцева. – Ильичев с плота прыгнул!
– Полундра! – во всю силу голосовых связок вопит Салифанов. – Человек за бортом!
Он с силой отбрасывает одеяла, хватается за спасательный линь, готовясь бросить его в сторону удаляющейся от плота неразумной ильичевской головы и замирает, увидев меня.
Я стою возле плота по колено в воде со скучающим видом человека, рассматривающего афишу. Кажется, я даже что‑то насвистываю. Сергей обалдело обозревает мои исцарапанные коленки.
– Ты чего это? – испуганно спрашивает он.
– Гуляю, – поясняю я.
– Ага, – говорит Сергей и дергает головой вниз, будто пытается проглотить застрявший в горле кусок.
– Так, – начинает доходить до него смысл происходящего. Та‑а‑к, – хлопает он себя по лбу и оторопело садится, просто валится на плот. – Это получается, что мы… – его лицо расплывается в совершенно идиотской ухмылке.
Жаль, он не видит себя со стороны.
– Получается, мы всю ночь, – развивает он свою мысль, словно распускает до предела сжатую пружину, – торчали на глубине, где воробушки могут пешком ходить? – Он даже замирает, пораженный мыслью, которую только что высказал.
– Совершенно верно, – безмятежно подтверждаю я его выкладки. Я уже пережил стадию обалдения, в которой теперь пребывает он, и могу себе позволить удовольствие изобразить равнодушие.
– Мы героически штормовали всю ночь, вместо того чтобы закатать штанины и,