Гамаюн – птица сиреневых небес. Лора Олеева

пожимает плечами. Провожает гостя до входной двери, стоит, прислонившись плечом к стене коридора, и наблюдает, как Михаил завязывает шнурки ботинок.

      – А я вас помню, дядя Миша, – вдруг говорит она без всякой связи с предыдущим.

      – Прости. Не понял.

      – Я вас помню, – упрямо повторяет Таня. – В детстве. Я тогда совсем маленькой была. Однажды просыпаюсь утром, а рядом с постелью стоит огромная коробка, полная зеленых мандаринов. И кукла в них лежит большая. Я ее потом Соней назвала. А мама и говорит: «Это тебе дядя Миша привез с юга».

      Михаил расплывается в улыбке.

      – Точно. Было такое. Я тогда в Абхазию в командировку ездил. И привез тебе в подарок мандарины и куклу. Неужели помнишь?

      Таня кивает головой. Глаза ее в полумраке горят болезненным блеском. Такой бывает у людей, долго болевших и уставших душой, которых долго качало над черной бездной, перевешивая гири судьбы то в одну, то в другую сторону.

      – Дядя Миш…

      – Что, моя дорогая?

      – Дядя Миш, а вы не скажете, где находилась та квартира, где мы с папой и мамой до переезда сюда жили?

      Михаил старательно наклоняется и заново распускает уже завязанный шнурок. Он медлит в попытке придумать ответ, в попытке скрыть свое перекошенное лицо и вспыхнувшую в глазах растерянность.

      – Какая квартира, Тань?

      – Я помню, – упрямо повторяет девочка, глядя в затылок Михаилу. Он чувствует это по тому, что руки вдруг стали потными, и шнурки скользят, не желая завязываться как надо. – Я помню, что мы жили в другой квартире. У нее окна выходили на институт.

      – На институт?

      – Да. И когда в институте раздавался звонок, ну, на перемену, я его слышала. А в окно был виден маленький двор с клумбой, и посередине двора огромный тополь и деревянный домик-горка.