Мильвио хмыкнул, досадуя на себя за эти слова.
– Нет. Не так. Тех, кто были моими друзьями. Война Гнева раскидала нас по разные стороны, и мы рвали друг другу глотки. Не буду оправдываться, я горел жаждой мести, ничуть не меньше, чем Тион. И считал всех, кто против, кто остался с Мелистатом, предателями и убийцами. Молодости часто сопутствует глупость, тут Лавиани права, как никогда. Ты всегда на светлой стороне, те, кто против тебя, всегда на темной. Никаких полутонов, никаких компромиссов. Что это, если не глупость? Знаешь, кто изменил меня? Больше, чем вся та жестокая бесконечная бойня, с испытаниями, потерями, жертвами и поступками, о которых я до сих пор сож… – он криво, болезненно улыбнулся лишь одной стороной рта. – Которых я стыжусь. Лавьенда. Первая, после Мелистата, среди наших врагов. Вторая, после Тиона, по силе в нашем поколении волшебников. Когда я проиграл ей поединок, она сделала то, чего не сделал бы я – пощадила меня. Я, а точнее тот волшебник из прошлого, убил бы без сомнений. Но она зародила во мне эти самые сомнения. Пускай я навсегда лишился магии, выгорел, но растерял свою ненависть. Та, сгорев, унеслась пеплом вместе с ветром, который перестал мне подчиняться и пожрал земли, которые теперь называют Смерчами. Войс в тот день умер. Или стал умирать. Я вдруг увидел себя со стороны. Всех нас. И увиденное вызвало во мне отвращение. Мы потеряли человечность, мой друг. Перестали замечать простых людей, превратили их в фигурки на игровой доске, безвольных кукол, в куски мяса, которые должны были исполнять нашу волю и умирать за нас. Мелистат, без сомнения, был виноват, я до сих пор так считаю, но виноваты ли десятки тысяч, что не пережили Войну Гнева? Очень сомневаюсь.
Он одним глотком опустошил стакан, вложил меч в ножны.
– Всегда есть выбор. Всегда можно сделать несколько вещей. Сойти с дороги, по которой ты идешь. Или же на которую тебя поставили. Никто не безвольная кукла, мой друг. И иногда следует не делать то, что правильно. Отступить. Проявить жалость. Или слабость, как сказал бы мой старый друг.
Треттинец протянул Фэнико Тэо и, заметив колебание на лице акробата, мягко сказал:
– Она – лучшее, что у меня есть. За все века. Я не желаю обнажать меч против нее, что бы ни случилось дальше. Унеси его. Чтобы у меня не возникло ни малейшего соблазна встать у нее на пути.
– Ты сдаешься. Хочу, чтобы ты понял – я не осуждаю. Я бы тоже не поднял на нее клинок.
– Не сдаюсь. И сделаю все, что смогу, чтобы остановить катастрофу. Но я не стану причинять ей вред. И никому не позволю. Так что рад, что ты на моей стороне.
Тэо, помедлив,