И язык, заплетаясь, бормочет – прости.
«Послушай, я не еретик…»
Послушай, я не еретик,
что тупо отрицает Бога.
Но эта вечная тревога,
Бессмыслица… Я не привык…
Ведь каждый уходящий миг –
В нём, в общем, счастья так немного.
Он под откос ползёт полого.
И скрыт от нас блаженный лик.
«Подумать – так это глупо…»
Подумать – так это глупо
Гадать, что придёт потом.
Покой молчаливый трупа,
Скелета холодный дом.
Я верую только в это –
Молитву открытых глаз.
И в тот саркофаг рассвета,
Где я нахожусь сейчас.
Мать
Она за него помолилась,
Шепча на коленях в углу.
И страшная тяжесть свалилась,
Упала в холодную мглу.
Ей надо сказать было Богу,
Вернее его упросить,
Чтоб жуткую сердца тревогу
Он силу ей дал погасить.
«Поехали – утро, ещё один день…»
Поехали – утро, ещё один день.
И надо вставать, хоть противно и лень.
Ведь старость колотит в твои ворота
Так громко, что песня немеет у рта.
А посох железный в костлявой горсти
Заставит трудиться, чтоб смысл обрести.
«Тёплый воздух груб и густ…»
Тёплый воздух груб и густ
От подъёма за полшага.
Непонятно – это куст,
человек или коряга?
Я иду по темноте –
Так проходят через реку.
Словно капле на листе,
Мало места человеку
Под луной, лишь катит блажь
Бытия – восторгом пьяным.
И строчит как карандаш
Жребий в мире окаянном.
«Когда целиком изживаешь…»
Когда целиком изживаешь
Всё то, что тебе суждено,
Про многое ты забываешь.
Но смотришь, но смотришь в окно.
Туда, где каштаны и липы
В зелёной своей кутерьме.
И слышишь сердечные хрипы,
пока всё не гаснет во тьме.
А жизнь отступить не готова,
Хоть отпуск кончается твой.
И тёплые сны Кишинёва
Плывут над твоей головой.
«Я стою на пороге…»
Я стою на пороге,
Мне пора уходить,
чтобы мыслью о боге
душу не изводить.
Что неслась как полячка
На весёлом балу.
Записная гордячка,
Уходящая в мглу.
Как дымок папиросы,
Что не видит никто.
Но ответ на вопросы
Там получит зато.
«Нет Юдсона и Зива нет…»
Нет Юдсона и Зива нет,
И нет Аркадия Хаенки…
Ты думаешь – да это бред,
И в темноту таращишь зенки.
Израиль сделался пустым,
Давясь девятым миллионом.
Твой