– Я верю, что всё хорошо будет.
– Я непременно выстрою в Михайловском церковь во имя Вознесения Господня. Это будет моя благодарность Господу за тебя…
В руках у Натали и Пушкина горят толстые, золотою бумажной плетёнкой обвитые ярого воска венчальные свечи. Там, за плотной живой парчовой стеной церковного причта, лица друзей. Торжественные тёмные одежды, букли и кудри, снежно-белые пышные ворота рубах. Вспыхивают стёкла очков женихова посаженного отца князя Павла Вяземского.
– Как Волкан и Венера, – кому-то говорит он, указывая глазами на Пушкина и Наталью. И непонятно по серьёзному лицу его – шутка это или попытка грустного прорицания.
Открылась вдруг и стукнула оконная створка. Свеча в руках Пушкина погасла и струйка дыма, резко заваливаясь и извиваясь, поплыла прочь в глубокий сумрак пространного святилища. В первый раз в отрадный день этот уязвлено будет его сердце печалью и страхом нового предчувствия.
– Господи, помилуй, – не по свадебному чину возгласит протоиерей, набежит от того тень на лицо Пушкина и дрогнет нечто в сияющем взгляде Натали.
Но не кончатся на том столь ненужные сейчас тревожные предвестия.
Молодых ведут кругом аналоя.
Идущий впереди батюшка широким рукавом парчовых одежд своих зацепил евангелие, лежащее на престоле. Грузная книга с медным литьем на верхней крышке угрожающе скользит, Пушкин едва успевает подхватить огромный фолиант. Происходит замешательство, досадное и тревожное. Пушкин с тяжёлой книгой в руках бросает скорый взгляд на Наталью. Взгляд такой, будто есть во всём том, что происходит и его вина. Ему не нужно, чтобы Натали догадалась о его предчувствиях, он опускает глаза и с заметною суетой устраивает книгу на место. Батюшка между тем не заметил происшествия и важно занял своё место, опередив новобрачных.
И тут новое происшествие.
Молодым приходится самую малость подсуетиться, но это уже заметно нарушает чинность ритуала.
То ли батюшку с головой-луковкой это невольно порушенное благолепие лишает привычного равновесия, то ли тут какая другая причина, только кольцо, которое будет надевать он на руку Пушкину, выпадет из его дрогнувших рук и с золотым звоном в тяжёлой тишине покатиться по каменному полу.
Пушкин вздрогнет и побледнеет.
Две церковные старухи, высохшие и вечные, как богини судьбы – парки, прошелестят бесстрастными губами:
– Худые все это знаки, Платонида Степановна…
– Надо бы худее, да не бывает, Марфа Саввишна…
Вечер в доме Карамзиных. 26 октября 1836 года. Геккерны идут в наступление.
Главная действующее лицо этого эпизода барон Якоб-Теодор-Борхгард-Анна фон Геккерн де Беверваард. Старый барон Луи де Геккерен.
Странно, что барона Геккерена мемуаристы в один голос называют «стариком». В то время, к которому мы подошли ему было около сорока пяти лет. По всей видимости, барон был продуктом скоропортящимся, с гнилой сердцевиной, и плохо сохранился.
Он женствен,