Воспоминания, которые таунинцы хотят сохранить, необходимо копировать в новые ткани: заново размечать, создавать, записывать. Но те воспоминания, которые они хотят оставить позади, при каждом новом цикле отбрасываются, словно оболочка куколки.
И таунинцы расстаются не только с воспоминаниями. Можно взять себе целую сформировавшуюся личность, выучить ее, как роль, а затем отбросить и забыть. Таунинец смотрит на себя до перемены и после перемены как на двух совершенно обособленных существ: разные личности, разные воспоминания, разные моральные обязательства. Они лишь последовательно владеют одним и тем же телом.
«И даже не одним и тем же телом», – мысленно поправило меня Кай.
«В смысле?»
«Приблизительно через год все до одного атомы твоего тела заменятся на другие, – подумало Кай. Это было еще тогда, когда мы только-только стали возлюбленными и на него частенько находило настроение читать нравоучительные лекции. – У нас это происходит еще быстрее».
«Подобно кораблю Тесея[18], в котором со временем каждая доска была заменена на новую, так что он уже перестал быть тем же самым судном».
«Вечно ты ссылаешься на прошлое», – однако аромат его мысли был скорее снисходительным, чем критическим.
В ходе завоевания таунинцы вели себя крайне агрессивно, и мы отвечали им тем же. Подробности, разумеется, туманные. Таунинцы ничего не помнят, а большинство из нас помнить не хочет. По прошествии стольких лет Калифорния по-прежнему остается безлюдной.
Однако затем, после того как мы капитулировали, таунинцы отбросили агрессивные слои своего сознания – наказание за совершенные ими военные преступления – и стали самыми милосердными правителями. Теперь, убежденные пацифисты, они питают отвращение к насилию и с готовностью делятся с нами своими технологиями, лечат заболевания, творят волшебные чудеса. На Земле царит мир. Средняя продолжительность жизни людей значительно увеличилась, и дела у тех, кто готов работать на таунинцев, обстоят очень неплохо.
Таунинцы не испытывают чувства вины.
«Теперь мы другие, – подумало Кай. – Это также и наш дом. Однако кое-кто из вас вешает на нас грехи наших прежних личностей, которых больше нет в живых. Это все равно что считать сына ответственным за прегрешения отца».
«А что, если снова начнется война? – подумал я. – Что, если ксенофобы убедят остальных людей восстать против вас?»
«В таком случае мы, вероятно, снова изменимся – станем жестокими и беспощадными, какими были прежде. Для нас подобные перемены – физиологическая реакция на угрозу, неподвластная нашему контролю. Однако в таком случае эти будущие личности не будут иметь к нам никакого отношения. Отец не может отвечать за поступки своего сына».
Спорить с такой логикой трудно.
Лорен, подруга Адама Вудса, – молодая женщина с суровым лицом, которое нисколько не изменяется, когда я сообщаю ей, что, поскольку родителей Адама нет в живых, она считается его ближайшей родственницей и должна забрать тело