Дети больше не перечили. Семья погрузилась в привычную тишину, счастливая Антонина рвала на тонкие волокна куриную грудку и молча распределяла ее по тарелкам, в уме рассчитывая: «мне, Венечке, Алинке, Сережке…»
– Вот, Веня, как мы поступим, – приговаривала постаревшая, подурневшая Антонина, поглаживая дубовую неподвижную руку мужа. Ты хворый совсем, вон как тебя инсультом разбило, я еле ноги в своей прачечной таскаю, двоих никак не потянем. Поэтому с моей зарплаты да с твоей пенсии помогать Алиночке будем, муж у нее тюфяк, а внучка растить надо. А Сережке пусть родители Лизки помогают!
– Тонечка, в примаках ведь он, мы должны больше… – мычал Вениамин.
– Брось, в примаках! Все своими рученьками в Лизкиной квартире делает. Она одна у родителей, а у нас их двое! Ничего, пусть сватья расстараются, поусердствуют! А мы для Алиночки посуетимся. Скоро жилье должны получить, как семья молодая, всего много понадобится: и диван и стенка… Я никогда за Алинкиными «хотелками» не поспевала, она у нас девка, что надо, жаль Сережка – тюфяк.
– Хорошо, – кивнул непослушной головой Веня, и слезы радости текли по его исхудавшим щекам. Как счастлив он был в этот час от расторопности жены и от своей собственной расторопности тоже, какое упоение знать, что в свое время не промахнулся, выбирая между Тонечкой и первой юношеской любовью.
– Вот этот ковер, тумбочку, телевизор я себе заберу, – важно расхаживая по квартире, подперев бока рыхлыми руками, рассуждал Сергей Вениаминович, – это я покупал, тебе оставить не могу! Холодильник – твой, претендовать не буду. Что еще? Сервиз возьму – мать подарила, вилки-ложки мои, статуэточку вот эту тоже заберу, хоть и купил тебе в честь годовщины свадьбы, а все же в кругленькую сумму она мне обошлась…
Потускневшая жена его сидела на диване, с тоской смотрела на мужа.
– Что молчишь, Лизонька, или не согласна?
– Согласна, Сережа, во всем согласна, хоть все забери, мне не жалко…
– А вот и зря! – ехидно заметил Сергей Вениаминович. – Так никогда ничего не наживешь, если каждому…
– Да разве ты каждый? – перебила жена, взгляд ее стал мрачным, пустым. Не моргая смотрела на белую стену в желтых вензелях, когда-то вместе выбирали дорогущий винил теперь кому он… – Десять лет прожили. Смотрю на тебя и думаю, зачем все это было с нами?!
– Любила же когда-то, должно быть… – куражился над падением гордой Лизоньки Сережа.
– Любила… и ненавидела одновременно…
– О, как! Хорошо, что начистоту, только объясни мне, любезная моя Лизоветта Павловна, как это возможно проделывать одновременно?!
– Возможно. Любила за все то, что смогла в тебе изменить, ненавидела, за все то, что осталось в тебе мертвым.
– Ерунда это все! – отмахнулся Сергей Вениаминович. – Никогда не понимал твоих мыслей… Так… И этот столик заберу, его сослуживцы притащили…
Устав