– Мы что, заблудились? – спросила я.
Аксель не ответил. Он спрыгнул с велосипеда и рухнул в траву. Над ним зигзагом пролетел толстый шмель.
– С этого ракурса все выглядит по-другому, – сказал он.
Я легла рядом. Белые линии в небе напоминали полоски пены на беспокойном море. Мимо проплывали птицы. Кто-то крошечный зажужжал у моего уха, а потом снова затих.
– Мы не заблудились, – наконец заговорил Аксель, – а просто едем в другом направлении.
Мы оказались в яблоневом саду – к тому времени настроение у меня улучшилось. Воздух был густым, липким и слегка сладковатым. Деревья покачивались от прикосновения ветра. Я еще не знала, насколько сильно мне стоит беспокоиться о маме, поэтому позволила себе отвлечься и отпраздновать день рождения.
– Вот вкусное, – сказала я с полным ртом, держа наполовину съеденное яблоко и сидя на стыке двух толстых ветвей. Ветер потрепал прядь моих волос – тогда она была выкрашена в электрический синий. – Что это, говоришь, за сорт?
– Кажется, ханикрисп! – крикнул Аксель с противоположного конца сада. Я наклонилась, чтобы посмотреть на него сквозь ветви. Он сидел на другом дереве, его сиреневая рубашка в клетку мелькала в просветах между листьями и фруктами.
– Похоже на название хлопьев для завтрака, – сказала я.
– Если не остановишься, тебе будет плохо, – ответил он.
– Не-а. Я бы еще сто таких съела.
Извиваясь, он выбрался между двух замысловато загнутых ветвей и, довольно пыхтя, расположился на новом участке яблони, прямо у ствола. Его и без того загорелая кожа стала совсем темной от летнего солнца.
– Почему люди перестали лазить по деревьям? Это ведь просто божественно. Здесь я чувствую себя по-настоящему живым.
– Обожаю, – сообщила я, болтая взад-вперед ногой. – Это действительно божественно. Отлично сказано. Божественно, как цвет желтого золотарника.
– Нужно собрать яблок для твоей мамы, – предложил Аксель.
Мама. Эти два слога всколыхнули во мне волну грусти и тревоги. Теперь я могла думать только о ней, о том, как она выглядела утром, полулежа за кухонным столом, такая маленькая и съежившаяся, словно ее внутренняя темнота заняла столько пространства в доме, что не оставила места для ее тела.
Я невольно разозлилась на Акселя за то, что он упомянул маму. Если бы не ее непонятная мрачность, этот день был бы почти идеальным.
– Что? – спросил он. – Думаешь, ей не понравится?
Я закатила глаза.
– Тебе обязательно нужно быть таким подлизой? Она же не твоя мама.
Он опешил. Даже я удивилась жесткости собственных слов, но брать их назад или пытаться отшутиться, чтобы сгладить ситуацию, было уже поздно.
Просто Аксель всегда думает о других. Ну и что с того, если он пытался угодить? Его собственная мать ушла из семьи, когда ему было семь. Когда мы подружились, моя мама стала для него кем-то вроде суррогатного родителя.
Мои эмоции