как лужа, просачивается в широкий проем между дверью и линолеумом. Он струится из окна, завешенного тонкой занавеской, и омывает стены призрачным сиянием. Сначала мне кажется, что это висящая над улицей луна, но затем я понимаю: это фонари. Глаза успокаиваются, повсюду разливается темнота. Свечения хватает ровно на то, чтобы разглядеть очертания предметов.

      Мои босые ноги выскальзывают из низкой кровати и нащупывают пол, а затем ведут меня к комоду. Наверное, я ожидала, что голоса станут громче, – но они резко прерываются, едва я касаюсь ручки ящика. Я тяну его на себя – медленно, осторожно. Это маленькая квартира с тонкими стенами: слышен каждый звук.

      Вот перо. Вот палочки. Но в этот раз здесь еще и старый коробок спичек. Откуда они взялись? Дрожь пробегает по позвоночнику, повторяя его изгибы. Не в силах сдержаться, я оглядываюсь. Свет за окном вспыхивает и тускнеет – словно отвечая на вопрос, который я задала, сама того не подозревая.

      Я убеждена, что все это – от птицы: перо можно считать чем-то вроде ее подписи, а значит, именно она прислала мне все эти предметы, и я могу ими пользоваться.

      Вытащить спичку, чиркнуть, оживляя огонь, прикоснуться к кончику темной, как смола, палочки.

      Кончик схватывает пламя и загорается, словно светлячок. Из него вырастает чернильно-черный дым, прорезающий воздух полосами.

      Ни голосов. Ничего. Не знаю, что я ожидала.

      Но внезапно темные линии начинают быстро разрастаться, образуя ленты; они закручиваются снова и снова, напоминая зарождающуюся грозу. Я ахаю, и дым врывается в мое горло, а затем еще глубже – в легкие. Я кашляю, отплевываюсь и тру глаза, пытаясь избавиться от сильного жжения.

      Дым заполняет комнату до тех пор, пока не остается ничего, кроме черноты.

      18

      Дым и воспоминания

      Дым постепенно тает, темнота рассеивается, и я понимаю, что стою уже в совершенно другой комнате. В комнате, которую знаю слишком хорошо, в доме, где прожила всю свою жизнь.

      Грушево-зеленые стены. Арка над проходом.

      Наша гостиная.

      Мама сидит за фортепиано; у нее из-под пальцев вылетают звуки сонаты Бетховена, страницы нот сменяют одна другую с невероятной скоростью.

      Я смотрю на свою мать.

      Моя мать моя мать моя мать. Кажется, в любую секунду у меня могут треснуть ребра.

      – Мама.

      Фортепиано заглушает мой голос.

      Ее руки порхают над клавишами, выдавая широкие арпеджио; торс покачивается в такт темным волнам музыки. Я помню это произведение: «Буря» [6].

      В воздухе висит едва уловимый сладковатый запах – мамин кокосовый шампунь; единственный шампунь, которым она пользовалась, он был также ее единственным парфюмом.

      Цвета в комнате приглушены, а в музыке и в ее вращающемся ритме есть что-то медитативное. Я стою далеко от пианино, но почти физически ощущаю под пальцами гладкие клавиши.

      – Ну хватит, – хихикая, шепчет кто-то позади меня. Я разворачиваюсь на месте: на нашем диване сидит темноволосая