Охота. Максим Сонин

кровеносных сосудов, забитых сгустками, которые нужно было пробить, – и по одному, осторожно и планомерно, он очищал свои вены и артерии от этих сгустков. Сначала замедлил сердце, чтобы перестали кровоточить губы и обкусанные пальцы. Когда сердце отозвалось гулко, как бой часов, взялся за руки. Левая дернулась и обвисла, стала похожей на руку покойника. Правая поддавалась труднее, потому что плечо зудело от удара об воду, – но человек позволил боли раствориться в коже, и правая рука тоже упала на пол. Дальше – ноги. Самое яркое чувство сжимало левый мизинец – человек дал мизинцу распрямиться так, что боль стала острой, пробила всю стопу и ушла в пол. Потом поднял внимание выше, к щиколотке, которая тоже саднила. Представил себе узел из жил, стягивающий толстую вену, медленно его развязал. Кровь побежала к сердцу, слилась с ритмом часов глубоко между легкими. В легкие смотреть было рано – их человек всегда оставлял на самый конец молитвы.

      Он вдруг заметил собственное дыхание. Это означало, что молитва идет слишком медленно – горло занемело раньше, чем он успел разобраться с ногами. Человек сглотнул и издал тихий булькающий рык – горло, как домашний суп, нужно было держать на легком огне, пока все остальное тело приходило в готовность. А ноги тем временем тоже опали. Синяки на коленях ушли вглубь мышц, втянулись в жирные вены – эта боль тоже потекла к груди. Человек все еще видел синяки, но он больше их не чувствовал. Наконец, резко отдавшись в спину, растянулись мышцы таза, и человек упал назад, ударился затылком об пол. Закрыл глаза – все чувства теперь сжались в груди и затылке. Представил, как выскребает себе затылок, вычищает боль и стряхивает ее на паркет. Когда единственный сгусток остался в легких и сердце, человек глубоко вдохнул, позволил кислороду пропитать пористые ткани и легким движением в груди заставил свой организм сжать всю боль, выплеснуть ее через горло. Дернулись связки, чуть шелохнулся язык, и человек потерял сознание. На полу осталась пустая оболочка – душа человека на время перенеслась на то, что отец в детстве называл «небом».

      Солнце уже забралось довольно высоко, но его все еще скрывали низкие облака, и на набережной было прохладно. Вера ждала Мишку с другой стороны желтой ленты, потому что дядя Сережа, еще когда они ехали в поезде, написал, что на мост пустят только Мишку. Вера ежилась на холодном ветру и прохаживалась туда-сюда, чтобы не замерзнуть совсем. Собираясь в Москве, она слишком глубоко запихнула в рюкзак теплую кофту.

      В руке у Веры светился телефон, из которого она только что извлекла адрес эйр-би-эн-би, в котором они с Мишкой должны были расположиться в том случае, если расследование затянется на несколько дней. Вера посмотрела на толпу полицейских, потом себе под ноги. Ей хотелось найти какую-нибудь важную улику, но никаких важных улик на асфальте не было.

      От толпы наконец отделился красный кубик. Он быстро проскочил под лентой и подошел к Вере.

      – Ну что? – спросила Вера, кивая в сторону набережной. Ей хотелось поскорее уйти от полицейских.

      – Мрачно, –