Йомсвикинг. Бьёрн Андреас Булл-Хансен

соломой. Море покрылось белыми гребешками, но волны в заливе редко поднимались очень высоко, усадьба была удачно расположена. Остров защищал нас от ветра с севера, а на юге располагались острова Хаэй, Флотта и Рагнвальдсэй, разбивая волны с юга; Боргарэй и восточная часть нашего острова защищали нас от непогоды с востока. Подгоняемый юго-западным ветром, с рулевым веслом под мышкой и Фенриром, свернувшимся у ног, я заскользил вдоль изрезанного побережья и вскоре уже заходил в залив Хутта. Обычно я плыл к земле на хорошей скорости и не спускал парус, пока до кромки воды оставался лишь один полет стрелы. Тем утром я вошел в залив точно так же и вскоре стоял на берегу, сжимая в одной руке топор, в другой – тесло, и набирался мужества перед предстоявшей мне работой: сначала нужно обтесать то место, где киль получил повреждение. Затем мне предстояло его нарастить.

      Я долго рассматривал куски древесины, собранные мною тем летом. Среди них был корень дуба, несколько стволов берез, доски, выломанные мной из протекшей бочки, и обломки шестов, валявшихся у Грима. Ничто из этого не подходило для килевой доски. Я взялся за топор. Хакон одолжил мне его прошлым вечером, а я его как следует наточил. Каждый раз, когда я доставал этот топор, разговоры в общем доме стихали, а домочадцы с неудовольствием бросали взгляды на меня и на топор. Они ведь видели, что это боевое оружие, и у меня было такое чувство, что Грим им всем рассказал о человеческой крови, пролитой мной. Но никто не заговаривал об этом, во всяком случае, так, чтобы я слышал.

      Когда я уже хотел взобраться в кнорр, я вдруг увидел это. На килевой доске лежала массивная железная скоба. Она была в копоти, словно выкована совсем недавно, и обхватывала древесину с трех сторон. Длиной она была почти с локоть, а по бокам были пробиты отверстия для заклепок.

      Теперь я понял. Удары из кузни… Я заметил Хуттыша, он, как обычно, стоял между накладами торфа. Но теперь он поднял руку в приветствии и начал спускаться на берег в развевающемся на ветру мохнатом плаще. В то утро на нем был широкий пояс, на котором висели молоток и кожаная сумка.

      Подойдя ко мне, он сначала взглянул на море, а его волосы, в которых уже пробивалась седина, развевались вокруг круглого лица. Потом он высморкался, уперся плечом в ахтерштевень и покрепче уперся в песок.

      – Давай, берись там.

      Он кивнул на борт лодки, я побежал туда, и, когда Хуттыш сказал «Поднимай, парень!», я приподнял лодку. В то же время Хуттыш сдвинул ахтерштевень. Весь кнорр заскрипел, а когда мы его опустили, Хуттыш взглянул вдоль планширя и недовольно рыкнул, так как киль не выпрямился до конца.

      – Давай опять, – приказал он, и мы опять подняли лодку. В этот раз нам удалось сдвинуть ее так, что две части киля ровно состыковались.

      – Теперь прыгай на борт и накладывай скобу, – сказал Хуттыш.

      Я забрался в лодку. Скоба оказалась точно по размеру, она с лихвой охватывала весь поврежденный участок. Хуттыш протянул мне молоток и несколько заклепок, вытащив их из сумки